– Да!.. Во всём ты прав, Филиппович, не будут немцы ничего ждать, а устроят такую баню, что хорошо, если каждый десятый сможет пойти в атаку. Но положение критическое, и если немцы будут так же напирать и не перебросят с Юго-западного направления хотя бы пару моторизованных дивизий на другой театр действий, произойдёт катастрофа. Фронт рухнет, Киев придётся сдать, и неизвестно, где после этого мы сможем зацепиться.
После этих слов Жукова радист отключил рацию, пятиминутка разговора закончилась, и следовало переходить на новую частоту. Я автоматически глянул на свой трофейный, швейцарский хронометр, мы перебрали в этом сеансе связи восемнадцать секунд. По-видимому, радист нервничал и испугался прерывать фразу генерала армии. Я не стал делать замечание радисту, ведь всё остальное ребята делали отлично, а мелкие огрехи бывают у каждого, особенно когда над душой висит большое начальство. Да и я сам был не безгрешен, разговаривая по рации с Пителиным, довольно часто нарушал установленный мною же пятиминутный лимит нахождения в радиоэфире. И не на секунды, а бывало даже на минуты. Хотя во время этих сеансов связи я буквально кожей чувствовал, когда пять минут истекают и нужно прекращать разговор. Вот как сейчас чувствовал, что висим уже в эфире довольно долго, и специально под конец сеанса связи ничего важного Жукову не говорил. Мало ли, вдруг нас прослушивают высококлассные специалисты, которые вышли на эти радиочастоты очень быстро. Как мне рассказывали наши специалисты, ещё когда я учился в академии, быстрее четырех-пяти минут практически невозможно выйти на частоты, на которых ведутся даже важные переговоры (конечно, если ты не знаешь список частот, на которых могут вестись эти разговоры). Вот сейчас я и закладывался на то, что немцы могли выйти на нашу частоту за четыре минуты. Про то, что наступать нужно строго на запад, я собирался сказать в начале пятиминутки. А если немцы всё-таки вышли на наш разговор, пускай думают, что русские будут наступать в южном направлении.
Поэтому, когда сеанс связи возобновился, я, можно сказать, взял быка за рога, сразу же, без предварительных разговоров, предложил:
– Георгий Константинович, я вот тут посидел, пока не было связи, подумал и пришёл к выводу, что мы можем хоть завтра начать наступление в направлении Замброва и Ломжи. Сейчас в районе Хороща дислоцирована 4-я танковая дивизия. Неподалёку у моста через реку Нарев и вдоль трассы Ломжа – Белосток сосредоточены 312-й и 319-й гаубичные артполки РГК, за ночь подтянем туда ещё части, с которыми у меня имеется радиосвязь, и днём можно ударить по фашистам. Если же всё-таки будет решение перейти в контратаку на южном направлении, то соединения 10-й армии смогут это сделать не ранее чем через неделю, да и то если под ударами немцев армия как таковая сохранится.
Жуков, по-моему, удивился моему предложению, по крайней мере, судя по голосу, это было именно так. К тому же его удивление выдало и восклицание:
– Завтра! На Ломжу! Интересно девки пляшут!.. Четвёртая танковая дивизия дислоцирована в Хороще! Ну, ты даёшь, Черкасов! А кто же тогда 7-ю танковую дивизию немцев дербанил, ведь дивизия Борзилова занята Сувалками?
– Седьмая ПТАБр и некоторые подразделения 6-го мехкорпуса!
– Да!.. Ты просто каких-то богатырей воспитал в седьмой бригаде – сначала 47-й моторизованный корпус немцев раздолбили под ноль, затем 7-ю танковую дивизию заставили бежать. Поразительно просто – теперь понятно почему ты с такой настойчивостью пытаешься протолкнуть своих сослуживцев по бригаде на более высокие должности. Никакое это не кумовство, как пытаются напеть Хозяину довольно уважаемые товарищи – это поддержание боевой слаженности, что очень похвально. Когда встречусь с товарищем Ивановым, я полностью поддержу твои кадровые предложения.
И мы приступили с генералом армии к обсуждению моих кадровых предложений по комплектации командного состава 10-й армии. Первое же моё предложение слегка удивило Жукова.
– Кого ты предлагаешь назначить командиром 6-го мехкорпуса вместо себя.
Наверное, генерал армии думал, что я предложу кого-нибудь из служивших в 7-й ПТАБр, а я ответил:
– Генерала Борзилова, а вместо него назначить командиром 7-й танковой дивизии майора Тяпкина. Сейчас он командует 13-м танковым полком, но вполне потянет и дивизию. Конечно, звание ему нужно повысить, он это заслужил – именно его полк взял Сувалки.
Мои дальнейшие кадровые предложения удивления Жукова не вызывали. Да и предлагал я не очень много, всё равно ведь действующих частей в Белостокском выступе практически не осталось, впрочем, как и штаба армии, о чём я не преминул сказать генералу армии. Вот мы и договорились, что управление корпуса пока будет выполнять функции штаба армии, и о том, что Борзилов приступит к исполнению обязанностей командира корпуса, когда армия возродится, а пока всё остаётся как есть. Всё это время переговоров я с напряжением ждал, что решит Жуков по поводу моего предложения о направлении нашего наступления. Но опытный аппаратчик держал паузу и ничего о главной цели вызова на сеанс связи не говорил. Я тоже об этом не упоминал, хотя очень хотелось. Сначала сдерживал себя, так как негоже было подталкивать к решению человека, намного выше тебя по званию (субординация, чёрт её возьми). Ну а потом начал чувствовать, что вторая пятиминутка сеанса связи подходит к концу. Даже стал бояться, что Жуков начнёт говорить о направлении нашего удара. И когда основные кадровые вопросы подошли к концу, я, чтобы занять время, остающееся до конца этого сеанса связи, начал просить оказать помощь армии. А какую помощь Москва могла оказать окружённой армии? Естественно, только авиацией. Вот я и начал требовать, чтобы дивизии Черных выделили хотя бы несколько новых истребителей. Мне мягко начали советовать обходиться тем, что имеется в наличии. Тогда я припомнил эскадрилью МИГов, которую Черных по требованию Павлова был вынужден направить для воздушного прикрытия Минска в самом начале войны. Так я и не получил никакого ответа Жукова, так как сеанс связи опять был прерван. Очередная пятиминутка закончилась, но в следующем сеансе связи я собирался додавить этот вопрос.
Время, пока не возобновился сеанс связи, я не терял – веселился, можно сказать. А ещё бы не веселиться, это же уникальное зрелище – поражённый Пителин. Он как раз во время второго сеанса связи зашёл в радиоузел с толстой папкой бумаг в руках. Когда я закончил говорить в микрофон, то, грозно глянув на Бориса Михайловича, командирским голосом гаркнул, напугав обоих радистов:
– Что такое, полковник? Почему врываетесь к командарму без стука? И бумаги почему принесли не в кожаном портфеле?
Я ещё хотел добавить про не проглаженную гимнастерку и недостаточно отлакированные шпалы в петлицах, но сам не выдержал и расхохотался. А потом начал объяснять Пителину, в чём дело – что я теперь командующий 10-й армией, а он соответственно начальник штаба. Но так как счастье переполняло меня, я стал смешлив и, глядя на изумлённое лицо моего начальника штаба, опять рассмеялся. Но даже в эти минуты довольства и гордости собой я не забывал, что сейчас опять буду говорить с самим Жуковым, и вообще веселье в такое трагическое для страны время не уместно. Поэтому силой воли подавив свою мальчишескую радость, обращаясь к сержанту-радисту, спросил:
