Вот оно, последнее, чего ему не хватает. Ему так много пришлось узнать! Столько трудов, столько трудов!.. Кто бы мог подумать, что человек состоит из мела, золы, газов, ядов и металлов? Но теперь цель близка. Вокруг ржавого гвоздя выступил лёд, лёд стал расти, выталкивая гвоздь, дерево застонало и заскрипело…
Гвоздь плавно вылетел из стены, и голос Зимовея прогудел в вое ветра, который морозил верхушки деревьев:
— Железа довольно на человека!
Высоко в горах взорвался снег, лежавший на земле. Он взметнулся в воздух, словно брызги, поднятые стаей игривых дельфинов. В снежном облаке стали возникать и таять силуэты…
А потом, так же неожиданно, как поднялась, снежная туча опустилась. Но теперь она превратилась в лошадь, белую как снег, и всадника, сверкающего, как лёд. Если бы величайшему скульптору в мире заказали слепить снеговика, он бы вылепил нечто подобное.
Но превращение ещё не закончилось. Фигуры всадника и лошади шли рябью, менялись — и всё больше походили на настоящего человека и на лошадь. Обретали мелкие чёрточки и детали. А потом и цвета, но только бледные, ничего яркого.
И вот уже на снегу стоит лошадь, а в седле её сидит всадник и сверкает в лучах безрадостного зимнего солнца.
Зимовей вытянул руку, сжал пальцы. В конце концов, секрет цвета — в том, как отражается свет. Кисть приняла оттенок человеческой кожи.
Зимовей заговорил. То есть стал издавать всевозможные звуки, от воя метели до причмокивания воды, уходящей с галечного пляжа после разрушительного зимнего шторма. Где-то среди этой гаммы он нашёл тон, который вроде бы звучал как надо. Зимовей повторил этот звук, растянул его, добавил дрожи и превратил в речь. Он пробовал голос так и этак, пока не получилось правильно:
— Увырклзак? Гггакклтик? Икит? Нананана… нъят… нап… А! Вот как говорят!
Он запрокинул голову и запел увертюру из оперы «Убервальдская зима» Чивота Твориша. Зимовей случайно услышал эту арию, когда подгонял ревущую вьюгу над крышей анк-морпоркской Оперы, и поразился, как это человек, то есть, в сущности, ходячий бурдюк с грязной водой, сумел так хорошо понять самую суть зимы.
— СНО-О-ОВА ПОХОЛОДА-А-АЛО!
[16] — пел Зимовей в леденеющее небо.
Его лошадь двинулась шагом среди сосен, а он всё распевал. Правда, Зимовей всё-таки кое в чём ошибся. Он исполнял не только партии всех певцов, но и партии всех инструментов, с его губ лилась увертюра целиком, включая звуки ударных. Так он и ехал, будто странствующий хор и оркестр в полном составе.
Обонять запахи деревьев! Чувствовать притяжение земной тверди! Быть плотным! Ощущать темноту по ту сторону собственных глаз и знать, что эта темнота — ты. Быть — и осознавать, что ты есть человек!
Он никогда не переживал ничего подобного. Это оказалось так волнующе. Вокруг было столько… столько всего. Вот, например, земля. Она тянула к себе, постоянно. Для того чтобы стоять прямо, нужно было всё время думать об этом. А птицы! Зимовей привык считать их не более чем вредной примесью в воздухе, засоряющей погодные течения, а теперь они с ним были на равных, он живой, и они живые. Они играли с потоками ветра и царили в небе.
Зимовей никогда раньше не видел, никогда раньше не слышал, никогда раньше не чувствовал. Чтобы делать всё это, нужно быть… самому по себе, в темноте по ту сторону глаз. Зимовей никогда не был сам по себе. Он всегда был самим собой — частью целой вселенной тяги и давления, звука и света, частью текучего, танцующего мира. Целую вечность он гнал через горы зимние бури, но до этого дня не знал, что такое горы.
Тьма по ту сторону глаз… Какая чудесная драгоценность! Она дарует тебе… твойственность. Через руки с этими их смешными ломкими отростками в неё попадают прикосновения. Через отверстия по бокам головы в неё попадает звук. Через другие отверстия, расположенные спереди, — дивные запахи. Какие умные они, эти отверстия, — знают, кому что делать! Потрясающе. Когда ты — стихийный дух, всё происходит разом, внутри и снаружи, как единое огромное… что-то.
Что-то. Полезное слово это «что-то». Что-то было всё, что Зимовей не мог описать. Вокруг было полным-полно чего-то, и каждое что-то казалось ему восхитительным.
Как хорошо, оказывается, быть человеком! Конечно, он сделал себя по большей части из грязного льда, но грязный лёд — это та же грязная вода, только упорядоченная.
Да, он сделался одним из людей. Это вышло так просто! Главное было как следует упорядочить разные «что-то». И теперь у него есть чувства, он может ходить среди людей, он может… искать. Вот как надо искать людей! Становишься человеком — и ищешь. Пока он был стихийным духом, поиски давались тяжело. Ему трудно было даже просто выделить нужного человека среди бурлящих в мировом котле «что-то». Но человек — человек может говорить с другими людьми посредством отверстия для звуков. Теперь Зимовей заговорит с ними, и они ничего не заподозрят!
Теперь он человек, и пути назад не существует. Он Король Зима!
Осталось только найти королеву.
Тиффани проснулась оттого, что её трясли.
— Тиффани!
Она заснула в доме нянюшки Ягг, уронив голову на рог изобилия. Где-то рядом раздавались странные потикивания, словно падали сухие капли. Бледно-голубой снежный свет заливал комнату.
Она открыла глаза, и матушка Ветровоск мягко остановила её, не дав подняться со стула.
— Ты спишь с девяти часов, девочка, — сказала старая ведьма. — Думаю, тебе пора домой.
Тиффани огляделась.
— Но я ведь и так здесь, разве нет? — удивилась она. В голове всё как-то смешалось.
— Нет, это дом нянюшки Ягг. А это миска супа…
Тиффани проснулась. Перед ней расплывчатым пятном маячила миска супа. Было в ней что-то знакомое.
— Когда ты последний раз спала в кровати? — спросила колеблющаяся сумрачная фигура.
Тиффани зевнула:
— А какой сегодня день?
— Вторник, — сказала матушка Ветровоск.
— Ммм… а что такое вторник?
Тиффани проснулась в третий раз, и её тут же схватили в охапку и поставили на ноги.
— Вот так, — сказала матушка Ветровоск. — И хватит уже засыпать. Поешь супу. Он тебя согреет. Тебе пора домой.
На этот раз желудок Тиффани перехватил управление её рукой и заставил взять ложку. Тиффани понемногу согрелась.
Матушка Ветровоск сидела напротив, глядя, как она ест суп. Кошечка Эй лежала на коленях хозяйки.
— Напрасно я столько взвалила на тебя, — сказала старая ведьма. — Думала, дни будут становиться длиннее и ты найдёшь, где черпать новые силы. Ты не виновата.
