Я присел у кровати пациента.
— Боюсь, у меня для вас плохие новости.
Он одарил меня озадаченным взглядом:
— Что случилось, мистер Марш?
— Мне ужасно жаль, но я провел операцию не с той стороны.
Он снова посмотрел на меня и немного помолчал.
— Могу вас понять, — наконец сказал он. — Я занимаюсь установкой встроенных кухонь и однажды поставил гарнитур задом наперед. Такое бывает. Просто пообещайте, что как можно скорее прооперируете меня с той стороны.
Недаром я всегда твержу младшим врачам: прежде чем совершить нелепую ошибку, тщательно выбирайте пациента.
* * *
Я вернулся в операционную, узнал телефоны родственников сегодняшних пациентов и принялся их обзванивать, чтобы отчитаться об операциях. С первыми тремя пациентами все было отлично: у пожилого мужчины с опухолью гипофиза уже начало восстанавливаться зрение; немногословный автослесарь, которому я провел краниотомию в сознании, стал более разговорчивым; у молодой женщины с опухолью в основании черепа после операции болела шея, но в остальном она чувствовала себя на удивление хорошо. Четвертая пациентка лежала подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких в отделении интенсивной терапии, где врачи пытались вывести ее из диабетической комы.
Пора домой. Денек выдался, пожалуй, сумбурный, но никто из пациентов серьезно не пострадал. Я был решительно настроен и дальше смотреть на нейрохирургию с положительной стороны.
В одиннадцать вечера, когда я уже собирался лечь спать, зазвонил мой мобильный. Я чистил зубы в ванной на втором этаже, а телефон заряжался на столе в кухне, так что я голышом побежал вниз по лестнице, спотыкаясь на ходу и сыпля проклятьями.
Нейрохирурги не радуются вечерним звонкам после целого дня в операционной: обычно они предвещают большие проблемы.
Когда я добежал до телефона, звонок прекратился. Но почти сразу пришло уведомление о входящем голосовом сообщении, и одновременно зазвонил стационарный телефон. Ругаясь еще сильнее, я поднял трубку.
— У женщины с менингиомой «лопнули» оба зрачка, на снимках виден сильный отек, — услышал я голос Влада, ординатора, дежурившего в ту ночь.
В первую минуту я был слишком озадачен, чтобы ответить.
— Но я ведь даже не оперировал ее! А я-то уж подумал, что беда случилась с одним из других пациентов…
— Возможно, отек усилился от диабета или введения в организм жидкости, — предположил Влад. — Что собираетесь делать?
— Не знаю.
Я сел на кухонный стул, абсолютно голый и без единой мысли в голове.
— С биохимией у нее теперь все в порядке. Анестезиолог обо всем позаботилась, — добавил Влад.
— В этом я и не сомневался, — чуть помолчав, сказал я. — Но я действительно не знаю, как поступить… Если мы сейчас проведем декомпрессионную краниотомию, чтобы снизить давление, она, может, и выживет, но останется овощем. Хотя и без операции она, вероятно, продержится какое-то время, и мы сможем прооперировать ее позже. Не знаю, как быть, — повторил я.
Влад ничего не говорил, а я рассеянно разглядывал кухонный стол.
— Стечение обстоятельств уникальное, — произнес я наконец. — Как ни крути, толку будет мало.
Я подумал о человеке с молотком, которому все вокруг напоминает гвоздь.
— Мы хирурги, — продолжил я. — Мы склонны к тому, чтобы во всех случаях считать операцию необходимой. Но это отнюдь не означает, что операция — всегда правильное решение.
Влад опять ничего не ответил, ожидая моего окончательного решения. Я помедлил, надеясь добиться ответа у подсознания: проблема была слишком нетипичной, чтобы с ней могли справиться здравый смысл и научный подход. Однако решение нужно было принимать не откладывая. «Влад — опытный врач, скоро он станет старшим хирургом. Он может и сам провести операцию. А я мог бы вернуться в постель», — убеждал я себя.
— Везите ее в операционную. Снимите переднюю часть черепа и удалите опухоль. Если мозг окажется безнадежно отекшим, оставьте черепную коробку открытой.
— Хорошо, — сказал Влад, довольный, что решение принято, и обрадованный перспективой самостоятельно провести операцию.
А я все сидел на кухонном стуле, уставившись в стену. В больнице прекрасно обойдутся и без меня, вовсе не обязательно ехать туда. Однако я понимал, что мысли об операции не дадут мне уснуть. Поэтому я быстренько оделся и покатил по темным пустынным улицам — благо жил неподалеку — в больницу. Я взбежал на второй этаж, но, к своей досаде, обнаружил, что пациентку еще не доставили в операционную. Тогда я пошел в отделение интенсивной терапии. Пациентка, так и не пришедшая в сознание, была по-прежнему подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. Вокруг собрались врачи и медсестры.
— Да не ждите вы долбаных санитаров, — в гневе выпалил я. — Я сам доставлю ее в операционную.
Началась привычная суета. От пациентки отсоединили все подключенное оборудование: шприцевые насосы, мониторы, катетеры, капельницы и аппарат искусственной вентиляции легких, а затем ее подключили к портативной аппаратуре, после чего неуклюжая процессия из согнутых пополам врачей и медсестер, толкающих носилки или несущих оборудование, двинулась по коридору к операционной.
Оказавшись на месте, я в считаные минуты вскрыл голову бедняжки и прикоснулся пальцем к ее мозгу.
— Мозг очень вялый, — пробормотал я.
— Наверное, дело в искусственной вентиляции легких и лекарствах, которые ей давали, — сказал Влад. — Смотрите, мозг пульсирует. Значит, все будет в порядке.
Он указал на покрытую кровеносными сосудами желто-коричневую массу, являвшуюся мозгом: она слегка расширялась и сжималась синхронно с писком кардиомонитора.
— Да, так говорят, — возразил я. — Но, как подсказывает мой опыт, это мало что значит. Если у пациентки лопнули оба зрачка, это запросто может свидетельствовать о том, что она перенесла обширный инсульт и теперь бóльшая часть ее мозга мертва. Возможно, поэтому мы сейчас и не наблюдаем отека. А завтра мозг продолжит отмирать и разовьется новый отек. Хотя точно так же она может и выжить… — добавил я, надеясь на чудо.
Я взял диссектор и отсос и буквально за несколько минут избавился от опухоли, доставившей столько неприятностей. Операция оказалась легкой до абсурда.
В конце подобных неотложных операций неизбежно наступает критический момент, когда хирург нервно приподнимает веки бессознательного пациента, чтобы выяснить, реагируют ли зрачки на свет. Если они сужаются, это означает, что пациент будет жить.
— Кажется, левый зрачок реагирует, — обрадовалась анестезиолог, неотрывно смотревшая в левый глаз пациентки; правый глаз был прикрыт повязкой, которую я наложил на голову, после того как зашил скальп.
