Здесь, в этом городе, царит просто какой-то бешеный хаос, Париж по сравнению с Каиром кажется чуть ли не деревней. Двадцать миллионов жителей копошатся, как бактерии в носовом платке. Продавцы автомобильных запчастей кидаются прямо на середину забитой машинами дороги, люди снуют повсюду, и иногда им помогают перейти на другую сторону местные «хароны», выбравшие эту услугу для себя профессией. М-да, неглупые тут ребята, подумал Шарко, находят себе способы заработать…
По обочинам усталые ослы тащили повозки, нагруженные горами тканей, усталые люди толкали тачки с кирпичами, а бок о бок с ними двигались старые черные такси – местный вариант «фиата»… По тротуарам, не менее опасным, чем мостовые, бежали существа с занавешенными лицами, зажав мобильные телефоны между щекой и уже пропыленным, прежде белоснежным хиджабом.
– Вы, наверное, заметили, что король здесь – пешеход, – с улыбкой сказала Нахед. – Но конечно, тот пешеход, который сел за руль машины. По Каиру невозможно ездить, не гудя каждую минуту, и тут надо иметь здоровые уши, иначе дорогу не перейдешь.
Шарко впервые услышал ее голос: приятное сочетание французской изысканности и арабской неги.
– Но как можно жить изо дня в день в таких условиях?
– О, у Каира великое множество лиц, не только это! И лишь в самых глубинных артериях нашего города можно расслышать, как бьется его сердце.
– Именно там, в глубинных, как вы сказали, артериях, и нашли шестнадцать лет назад тела трех убитых девушек?
Шарко всегда отличался умением остудить пыл в разговоре – дипломатичность не была сильной его стороной. Он повернулся к Лебрену:
– Можете рассказать мне об этой истории, – в конце концов, я ведь ради нее и прилетел сюда?
– Я начал работать в Египте всего четыре года назад – в нашем деле приняты частые переезды с места на место – и, правду сказать, еще не познакомился с этим делом.
Шарко сразу понял, что собеседник не желает мараться, он-то дипломат…
– А этот ваш Нуреддин, он отвезет меня при необходимости на места преступлений? – гнул свое французский полицейский.
– Вам, комиссар, надо знать вот что: страна двигается вперед и египетское правительство терпеть не может оглядываться на прошлое. Да и на что вы надеетесь – через столько лет?
– Понятно, но вы – вы сделаете это, если будет нужно?
Комиссар Лебрен посигналил, хотя в этом не было необходимости. Ага, парень нервничает, хотя… хотя кто бы не нервничал в этом аду из грохота и стали…
– Не может быть даже речи о том, чтобы мы куда бы то ни было отправились без согласия Нуреддина. С одной стороны, у нас в посольстве не любят подобных выходок, организация египетской полиции и дела, которые она ведет, – все это содержится под грифом «строго секретно», это сведения, не подлежащие огласке, государственная тайна. А с другой стороны, у вас все равно не хватит времени.
Шарко принужденно улыбнулся:
– Вероятно, краткость моей поездки сюда – всего два дня – объясняется именно строгой секретностью. И предполагаю, что Нахед прикомандирована ко мне не только для перевода. – Он обернулся. – Правда, Нахед?
– У вас богатое воображение, комиссар! – сухо ответил Лебрен.
– Ой, вы даже не представляете, какое богатое!
Улица Мухаммед-Фарид. «Мерседес» остановился у гостиницы «Happy City»
[11]: три звезды, розово-черный фасад.
– Здесь все стандартно и чистенько, – заметил Лебрен. – Большинство отелей Каира сейчас набиты битком: в июле всегда особенный наплыв туристов.
– Мне лишь бы ванна была…
Комиссар при посольстве протянул свою визитную карточку:
– Буду ждать вас вечером, в половине восьмого, в ресторане «Максим», это на другой стороне площади Талаат-Харб, недалеко отсюда. Там поют песни Пиаф и можно угоститься французскими винами. Если захотите, расскажете мне о встрече с Нуреддином.
Конечно! Они решили ничего не пускать на самотек.
Оказавшись на улице, Шарко тут же весь взмок – жара стояла страшная. Гул моторов, взвизги клаксонов, запах выхлопных газов были невыносимы. Он вздохнул, достал из багажника свой чемодан, обернулся – Эжени, в том же платье, в каком была в прошлый раз, стояла у дверей гостиницы, скрестив на груди руки, и с недовольным видом глядела, что выделывают машины на магистрали, достойной сравнения с Елисейскими Полями.
– …миссар?
Лебрен ждал, протянув ему руку. Шарко очнулся и нервно пожал ее. Комиссар при посольстве бросил взгляд на то место, которое так пристально рассматривал только что французский полицейский. Там никого не было.
– Последний совет. Нуреддин – отнюдь не слабак и не мямля. Он из тех людей, которые считают, что противостояние ему лично – предательство по отношению к Египту, надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Ну и не грубите, держитесь поскромнее.
– Думаю, в стране великих пирамид должно быть не так уж трудно держаться поскромнее…
18
Центральный комиссариат Каирского гувернората был похож на заброшенный дворец покойного шейха. За высокими черными решетками – темный фасад, отделенный от улицы еще и садиком, где пальмы стоят вперемешку то ли с фургонами торговцев овощами, то ли с полицейскими автомобилями – разницы между ними никакой. Хотя… хотя есть разница: у последних на крыше – синие проблесковые маячки и, соответственно, крякалки, спецсигналы на два тона. У подножия лестницы в один марш – шестеро часовых: белые сорочки, на форменных фуражках – золотой орел Саладина, такой же, как на государственном флаге, на ремне за спиной – египетские винтовки с металлическим, напоминающим костыль прикладом. Мгновение – и вся шестерка как один человек ударяет ребром ладони о грудь: из дверей вышел плотный мужчина с тремя звездочками на погонах.
Хасан Нуреддин положил пухлые руки на бедра и шумно втянул носом загазованный пыльный воздух. Маленькие черные усики, темные, как перезрелые финики, глаза под густыми бровями, изрытые оспой щеки, держится очень прямо. Комиссар подождал, пока Шарко и Нахед Сайед поднимутся к нему, вежливо пожал руку своему французскому коллеге и даже удостоил его вялого «добро пожаловать». По всей видимости, молодая женщина интересовала его куда больше парижанина: ей он что-то сказал по-арабски, что та выслушала, наклонившись вперед, причем улыбку ее во время беседы с Нуреддином Шарко назвал бы скорее натянутой или вымученной. После «беседы» с переводчицей толстый важный, будто палку проглотивший египтянин развернулся на сто восемьдесят градусов и скрылся за дверью. Шарко обменялся с Нахед взглядом, не требовавшим расшифровки, и они двинулись вперед – за хозяином здешних мест.
Из гигантского вестибюля с многочисленными дверьми и столами, у каждого из которых, видимо, имелось какое-то свое назначение, охраняемые полицейскими лестницы вели в подвал. Оттуда, снизу, доносились женские голоса: отдельные возгласы и хоровое пение – все разом. Шарко раздавил на предплечье москита – уже пятого, хотя он намазал на себя, кажется, не меньше тонны крема. Эти зверюги проникают повсюду и, похоже, обладают иммунитетом к любому способу защиты от них.
