– Мы сейчас не о том.
Он печально вздохнул:
– С тобой всегда получается не о том… Ладно, короче… Так вот, это случилось внезапно, когда я был под гипнозом. Голые женщины – иногда я видел, как они выходят из отцовской спальни, это… это тяжелое дыхание, которое я слышал сквозь стенку. Мне не было еще и десяти лет. Психиатр понял, что здесь как раз и могла произойти блокировка памяти: именно этот период оказался для сознания закрыт. А что-то, может быть какой-то кадр фильма, вернуло мне воспоминания детства и спровоцировало истерическую слепоту.
Люси заподозрила, что дело тут не просто в кадрах, а в тех самых – двадцать пятых, в сублиминальных изображениях. Поскольку контроль сознания для них исключался, они подействовали на самые глубинные зоны психики Людовика и посеяли там смуту.
– Но причина моей слепоты не в тех планах, которые я тебе перечислил. Это стало ясно потому, что я сумел рассказать гипнотизеру продолжение фильма, рассказать о девочке. Как она ела, как спала. Как, словно рассердившись, стала отмахиваться рукой от камеры. А потом, как опять же рассказал мне психиатр, я вдруг разорался – прямо в гипнотическом сне. Он чуть было не стал меня будить, но ему все же удалось меня успокоить. И тогда он спросил, что произошло, – и я стал рассказывать ему про кролика.
Люси вздрогнула: странный канадец, ее телефонный собеседник, тоже упоминал о кроликах. Он сказал даже, что все началось с детей и кроликов.
– Какого кролика?
Людовик изменил позу, подтянул колени к груди.
– Мне в то время было лет восемь или девять. Отец однажды взял меня с собой в мастерскую – туда, где держал всю хозяйственную утварь. И там был кролик, который забился куда-то вглубь старой изогнутой трубы. Здоровенный такой, выращенный в садке кролик. Отец не мог залезть в эту трубу и вытащить его оттуда, а я мог. И отец велел мне это сделать. И я сделал. Я встал на четвереньки, прополз почти до конца трубы и выгнал кролика из его убежища. Когда он вылез, отец схватил его за уши. У кролика из задних лап текла кровь, и он бился изо всех сил, стараясь вырваться. Я стал плакать, просить, чтобы отец отпустил кролика, но… но отец вышел из себя. Он взял топор и…
Сенешаль закрыл руками лицо – так, будто туда брызнула струя крови.
– Эта сцена… До сеанса гипноза я ни разу в жизни не вспоминал ее, Люси. Она совершенно выпала из памяти.
– Скорее, была вытеснена. Так глубоко, что никогда раньше ей не удавалось всплыть на поверхность. А что, ты в этой анонимной короткометражке видел кроликов?
– Нет-нет…
Люси по-прежнему ничего не понимала: Пуанье так подробно, буквально по кадру, разобрал пленку и ничего не заметил? Что ж это такое?
Людовик нашарил на тумбочке бутылку с водой и сделал несколько глотков.
– Ты же сама смотрела фильм. Расскажи, ты-то что в нем увидела? Да! Тебе удалось передать бобину моему другу-реставратору?
Люси посмотрела ему в глаза и выпалила шепотом:
– Клод Пуанье мертв.
Людовик долго молчал, вцепившись в простыню. Потом спросил:
– Как он умер?
– Его убили. Те, кто приходил за твоей бобиной.
Людовик встал, отяжелевшей рукой пригладил назад волосы; было видно, что он с трудом сдерживает слезы.
– Только не он… не Клод… такой тихий, такой мирный старик…
Взгляд у Людовика был пустой. Он ощупью добрался до окна с небьющимися стеклами, повернулся спиной к Люси, но ей было видно отражение. Людовик плакал.
– Даю тебе слово, что мы найдем преступников. И разберемся в том, что случилось.
Она еще некоторое время просидела в палате психиатрического отделения, рассказывая о начале следствия. Рассказала даже о том, что кто-то обыскивал дом Сенешаля, перерыл его коллекцию фильмов: Людовику надо было знать всю правду.
– Я чувствую себя таким одиноким, Люси…
– Доктора тебе помогут.
– Да плевать мне на докторов, я не о них! – Он вздохнул. – Почему у нас не сладилось, как ты думаешь?
– Ты не виноват! Это из-за меня: со мной никогда ни у кого не ладится.
– Почему?
– Потому что меня всегда, рано или поздно, приходится спрашивать «почему?».
Ей было не по себе, жара действовала на нервы… и еще эти химические запахи…
– Человек, с которым я смогу жить, должен будет принимать меня такой, какая я есть здесь и сейчас, а не начинать то и дело копаться в моем прошлом, будто оно – самое важное, или допытываться то об одном, то о другом… Я работаю в полиции, потому что я работаю в полиции, вот и все, с этим и надо считаться. А прошлого уже нет, оно похоронено, ясно?
Людовик пожал плечами:
– Ладно, иди… У тебя, наверное, куча дел.
– Я еще приду.
– Придешь, конечно.
Он так и стоял, прижавшись лбом к стеклу. Люси печально вышла.
На улице она с удовольствием вдохнула полной грудью. Она злилась на себя за то, что была с Людовиком такой жесткой, но тут все дело в пережитых раньше, до него, страданиях. Уж слишком грубо бросил ее и девочек человек, которого она впервые в жизни полюбила по-настоящему.
К концу дня она добралась наконец до территориального управления судебной полиции, которое находилось в сотне метров от центра города на бульваре Свободы. Здесь шел быстрый обмен информацией с центральной, парижской службой, с руанскими коллегами, с оперативниками Лилля. Сейчас, когда вовсю используют мобильные телефоны и электронную почту, все это стало куда проще. Пройдет совсем немного времени – и данные занесут в компьютерные файлы, доступные каждому офицеру, после чего все их можно будет сопоставить, появится некоторая определенность, а может быть, и вполне достоверная информация. Удача просто должна быть на стороне сил правопорядка.
Люси вошла в кабинет начальника. У Кашмарека сидел лейтенант Маделен. Честолюбивый юнец лет самое большее двадцати пяти, тоном отличника докладывал шефу о результатах вскрытия Клода Пуанье. Тройной перелом подъязычной кости свидетельствовал об удушении, а локализация обозначавших скопление крови там, где тело давило на землю, синюшных пятен в районе дельтовидной мышцы и левого бедра доказывала, что Пуанье умер, лежа на боку. Прежде чем убийцы его повесили, труп валялся на полу добрых полчаса.
Кашмарек допил кофе; в эту жарищу он заправлялся кофеином, как другие – чистой водой.
– Полчаса… За это время они перемотали на начало бобину с фильмом и обшарили дом жертвы в поисках реквизита для своей постановки. Завидное хладнокровие у этих убийц.
Люси позволила себе вмешаться:
– Стало быть, Пуанье был не повешен, а задушен.
Майор взял со стола фотографию комнаты в доме Пуанье и указал на участок пола в углу:
