– Похоже.
Жюльен показал снимки, сделанные им в доме жертвы. Среди прочего – пятна крови на полу лаборатории и вообще на втором этаже. Люси сопоставила, и ей стало ясно.
– Эти два кадра сняты у него в квартире… у Клода Пуанье. У него же были и камеры свои, и пленка. Они снимали фильм в его собственном доме. Черт!
– Да. Кусочки пленки, найденные на месте глаз жертвы, – срезки негатива, то есть оригинала пленки, а не копии: копии обычно тиражируют в позитиве.
Люси пожалела, что раньше не обратила особого внимания на объяснения Клода, он ведь рассказывал о негативе и позитиве, об оригиналах и копиях. Жюльен ткнул пальцем в отпечатки:
– А знаете, что мне кажется? По мне, так камера была в руках у убийц. Они, должно быть… ну, не знаю, они, должно быть, расположили камеру на уровне тела жертвы, будто хотели запечатлеть то, что Пуанье мог видеть в последние секунды своей жизни.
Люси смотрела на фотографии, и ее пробирала дрожь. Последние секунды жизни старого реставратора словно бы проявлялись перед ее глазами – все более и более отчетливо. Бедняга ушел с этим: он смотрел на армейские ботинки, в которые был обут незнакомец с камерой в руках, снимавший старика, пока другой душил его…
– Как будто… как будто Клод Пуанье сам стал камерой, эти сволочи словно хотели залезть к нему внутрь.
– Точно. Вы говорили, что у жертвы была старенькая шестнадцатимиллиметровая камера, была пленка и была проявочная лаборатория? Этим всем убийцы и воспользовались. Они отсняли то, что хотели, пошли в темную комнату, проявили пленку, просушили ее. Потом, уже на свету, вырезали кадры и пристроили их в глазные орбиты жертвы. Вся операция требовала хорошего знания технологии и, конечно, времени – не меньше часа.
Люси закусила губу. Эти два психа не удовольствовались тем, чтобы забрать бобину с фильмом, нет, они разработали сценарий, достойный фильма ужасов, они дошли даже до того, что подкинули полиции пищу для размышлений. Существа мыслящие, организованные и настолько самоуверенные, что могли позволить себе «порезвиться» на месте преступления.
Она попробовала подвести итог:
– Очень мило с их стороны предложить нам два необходимых для расследования элемента: точное положение тела, до того как его повесили, и марку обуви. Армейские ботинки… Таким образом, подтверждается, что человек, побывавший у Шпильмана, и человек, участвовавший в убийстве Клода Пуанье, – одно и то же лицо. Может быть, военный?
– Либо тот, кто хотел, чтобы его приняли за военного… Либо ни тот ни другой, а кто угодно, кто купил себе в магазине ботинки такого типа – рейнджеров везде навалом… Добавлю, что убийцы неплохо секут в кино, во всяком случае один из них. Он сумел заснять на пленку желаемое, вынуть в темноте пленку из камеры, проявить… Уверяю вас, не имея представления обо всем этом, вы не смогли бы даже просто включить эту древнюю аппаратуру.
– В темной комнате не было найдено ничьих пальчиков – только отпечатки самого хозяина дома. Надо снова послать туда наших ребят: пусть как следует посмотрят камеры и все остальное. Убийцы наверняка оставили следы своей ДНК, особенно если глаз соприкасался с окуляром камеры. Они не могли не сделать ни единой ошибки, просто не могли. Со смертью так не играют…
Она положила фотографии в сумку, поблагодарила Жюльена, попрощалась с ним. По улице шла медленно, обдумывая все, что узнала. Место многочисленных «как?» теперь заняли еще более многочисленные «зачем?». Зачем убийцы оставили эти кусочки пленки в глазницах жертвы? Зачем им понадобилось демонстрировать садизм?
Погруженная в эти чисто психологические загадки, она вспомнила о Шарко, странном человеке, с которым тайком от своих встречалась в кафе у Северного вокзала. Интересно, а он, с его знаниями и многолетним опытом работы, был бы способен найти ответ? Проявил бы себя лучше, чем она сама, столкнувшись с таким дерзким и необычным преступлением? Люси просто сгорала от желания рассказать парижанину о новом убийстве и посмотреть, как бы он из всего этого стал выпутываться в свои пятьдесят.
По ассоциации Люси вспомнила и граваншонское дело. Там у жертв тоже были вылущены глазные яблоки. Шарко говорил, что сделал это врач или хотя бы медик. Сейчас оказывается, что этот медик был к тому же еще и кинематографистом. Профиль убийцы уточняется, пусть даже никакой ясности пока нет. Зачем было красть глаза? Какое они имеют значение для того, кто вынул их из орбит и унес с собой? Что он с этими глазами делал дальше? Сохранил их, как боевые трофеи? Люси вспомнила навязчивую демонстрацию в короткометражке частей глаза: зрачка, радужки… Вспомнила удар скальпеля по роговице, трепет ресниц… Вспомнила слова Пуанье: «Глаз – всего лишь губка, которая впитывает изображение».
Губка…
Взволнованная мелькнувшей мыслью, Люси схватила телефон, порылась в записной книжке и набрала номер судмедэксперта:
– Доктор? Это Люси Энебель. Я не очень вам помешала?
– Погодите, сейчас спрошу у протухшего негра, который разлегся у меня на столе… Нет, говорит, не очень. Так о чем вы хотите спросить, Люси?
Люси улыбнулась, доктор знал ее как свои пять пальцев. И надо сказать – с лучшей стороны.
– Вопрос, может быть, глупый, но… Я когда-то об этом слышала или что-то такое читала, но точного, профессионального ответа нигде не нашла. Может ли глаз умершего человека сохранить отпечаток того, что происходило перед ним непосредственно в момент смерти?
– Простите? Что вы имеете в виду?
– Ну, например, облик убийцы? Самое последнее, что жертва видела перед тем, как прекратились ее жизненные функции. Как бы это сказать… сочетание световых импульсов, которое можно было бы впоследствии реконструировать, исследуя зрительные рецепторы убитого или там участки его мозга, способные сохранить полученную от них информацию…
В ответ последовало молчание. Люси смутилась, – похоже, патологоанатом сейчас засмеется…
– Иллюзия оптограммы…
– Что?
– Вы говорите об иллюзии оптограммы. В конце девятнадцатого века существовало народное поверье: когда смерть внезапная и насильственная, глаза убитого фиксируют облик убийцы. Ну, запечатлевается он там – как на светочувствительной пленке…
Светочувствительная пленка, глаз, кинофильм – слова, которые постоянно возникают с самого начала следствия.
– …Врачи того времени тоже склонны были поверить в это. Они полагали, будто можно извлечь из ретины трупа портрет преступника. Под «оптограммой» подразумевалась как бы непосредственная запись убийства телом того, кого убивают. В былые времена у медиков считалось нормальным изъять из глазных орбит трупа глазные яблоки, а из самих яблок – хрусталик и сфотографировать то, что запечатлелось на сетчатке, чтобы получить «вещественные доказательства» преступления. Врачи использовали тогда этот метод, считая, что способны помочь полиции, и действительно – иногда, опираясь на эти «улики», арестовывали того или иного человека. Вполне вероятно – ни в чем не повинного.
