– У моего любимого повара осталось что-нибудь для меня?
Женщина подозрительно оглядела его, как когда он был подростком, чье вторжение на кухню не сулило ничего хорошего.
– Здесь только одно, ради чего ты суешь нос на кухню. Но если я дам тебе печенье, остальные тоже захотят, и от него ничего не останется.
– У них есть десерт. Так что не опасно.
Он был готов на что угодно, только бы убедить Мэри.
– У тебя тоже есть десерт, Лукас Блэкстоун. Но, думаю, я могу сделать для тебя исключение. – Она сняла пару печений с полки и протянула Люку и Эйвери. Нолан насупился:
– А мне?
– Когда закончишь работу, тоже сможешь взять одно.
Дворецкий с тихим ворчанием направился к двери в столовую, все остальные провожали его улыбками. Мэри повернулась к Эйвери:
– Значит, у тебя все в порядке? Как дела в клинике?
Люк видел, как Эйвери расцвела от искреннего внимания Мэри.
– Дела идут отлично. Как ваши бедра?
– Хорошо благодаря тебе. Знаешь, а эта девочка творит чудеса.
Он тотчас вспомнил божественный массаж.
– О да, представляю.
– Послушай, если будешь выполнять все, что она говорит, все у тебя будет хорошо.
– Так точно, мэм.
Люку вспомнился настоятельный совет Эйвери не возвращаться к гонкам до следующего сезона. Хотелось отбросить опасения и тревоги, но они неизменно возвращались, особенно по ночам, когда ноги болели от дневной нагрузки.
Люк хорошо знал свое тело и смог бы вернуться в отличную форму к февралю. Он верил в это, несмотря ни на что. Но вопрос в том, сможет ли доказать это остальным. К чему ждать, чтобы потом зарабатывать репутацию с нуля, если можно вернуться раньше и остаться на вершине достижений? Он не мог позволить, чтобы все его усилия превратились в ничто.
Они вышли через заднюю дверь, их сразу охватил прохладный осенний воздух. Эйвери укуталась в довольно легкую кожаную куртку. Его завораживали разнообразные оттенки ее волос, особенно самые светлые, различимые даже в темноте. Сколько бы Люк ни вспоминал ее, она всегда представала с аккуратно убранными вверх или назад волосами. Он знал, что хвост, который она собирала, очень тугой и толстый, но ему и в голову не приходило, какими густыми и шелковисто-блестящими окажутся волосы во всем своем нестесненном великолепии. Распущенные, свободно струящиеся, они превратились в водопад чистейшего соблазна. У Люка чесались руки, так хотелось запустить в них пальцы и ощутить шелковые прикосновения. У него невольно вырвался тихий стон, тотчас растворившийся в ночном воздухе.
– С тобой все в порядке? Может быть, лучше вернуться?
– Нет, все хорошо. – Если не считать пульсирующее напряжение в брюках.
– Приятно снова оказаться дома, а?
– Да, неплохо. Любому бродяге нужен дом.
– Разве ты не чувствуешь себя дома в Северной Каролине?
На самом деле он нигде не чувствовал себя дома.
– У меня там квартира, но я бы не назвал это домом. Наверное, просто место, где могу остановиться и прожить какое-то время.
– Здесь ты не чувствуешь себя дома, даже когда рядом братья?
– Да. Эйден и Джейкоб постарались, освободили комнату деда, и у меня весьма удобные апартаменты, но это место не мое.
– Ну, жаль.
– Почему?
– Я бы совершенно потерялась, не будь у меня дома, и мне горько слышать, что у тебя нет такой уверенности и уюта. Меня многие спрашивали, почему не продала дом, когда умерла мама. Можно было переехать ближе к клинике. В конце концов, он слишком велик для одинокой женщины. Для старой девы. Уверена, именно так меня называют за глаза.
– Милая, ты настолько далека от классического образа типичной старой девы, насколько это вообще возможно. – Он коснулся ее волос и, прихватив прядь, заскользил по ним.
По нерешительным движениям и тому, как медлит с ответом, Люк понял, что Эйвери чувствует его прикосновение. Но вскоре она ушла вперед, не глядя в его сторону.
– Этот дом – единственное, что неизменно в моей жизни. Да, я пережила здесь немало тяжелых моментов, но и самое светлое, что со мной произошло, тоже связано с ним. Не хотелось бы с ним расставаться. Думаешь, я чересчур сентиментальна, да?
– Вовсе нет. Если я и назову какое-то место домом, так уж точно мой гараж. Звучит безумно, знаю, но я предпочел бы находиться там, чем где бы ни было.
– Ах, как мне это знакомо, Люк.
Она остановилась и обратила взгляд в глубь ночного неба. Было прохладно, но ясно, в бархатной темноте точно рассыпалось бесконечное множество звезд. Люку до этого не было дела. Он был слишком занят созерцанием прекрасного профиля Эйвери, уже плохо различимого в наступившей темноте.
Когда разговор успел стать таким серьезным? Он должен был придерживаться забавных жизнерадостных тем, а не рассуждать о доме и семейном очаге. На ощупь он нашел в темноте ее плечо и, скользнув ладонью вниз, взял ее за руку и повел к дубу, что рос неподалеку.
– Пойдем.
Семейная легенда гласила, что это огромное дерево росло здесь с самого их обоснования на этой земле много-много лет назад. Никакие другие деревья не росли рядом с ним, за исключением, разве что, двух магнолий и довольно старой плакучей ивы, но и над ними гордо возвышался дуб. Пробравшись под нижними ветвями, Люк и Эйвери встали у самого ствола дерева.
– Как красиво! – с придыханием воскликнула она, глядя, как скудный лунный свет серебристыми прожилками сияет между листьями.
Люк провел ее вокруг дерева к противоположной стороне ствола, где Эйден помог ему закрепить на одной из ветвей качели из автомобильной шины. Вот теперь начнется веселье.
– Когда-нибудь каталась на таких?
– Хм. Наверное, нет.
Ее сомневающийся тон поразил его. Даже в ночной темноте он чувствовал, как она смотрит, словно следит за ним. В конце концов, он способен на совершенное безумие. И это не страшно. Чем больше противится, тем ярче будет впечатление от сюрприза, когда она наконец сдастся.
– Никогда? Давай же! Когда ты последний раз сидела на качелях? Ты вообще когда-нибудь каталась на качелях?
Ее протяжный вздох выглядел страдальчески, будто она делала это ради него.
– В детстве, я думаю.
– Значит, прошло немало времени. Запрыгивай.
– Что? Я? Нет.
– Да-а! Рискни!
– Я не одета для катания на качелях.
Ну вот, теперь ищет себе оправдание.
– Что? Ты же в брюках. Кроме того, если испачкаешься, будет еще веселее.
Он сказал это неожиданно для себя, понизил голос неосознанно, похоже, его очарование ею так велико, что возобладало над самоконтролем.
