— Спасли, чтобы продать?
— Ну, — небрежно возразил Дмитрий Ильич. — Поверь мне, Филька куда хуже любого из местной публики. Да и Ирина Петровна не даст в обиду! Уж куда лучше, голубушка, чем по улицам болтаться. Надо это отметить.
Маша пожала плечами и встала. Не все ли равно — Дмитрий Ильич это будет или любой другой из зала?
Вдруг все тело ее как будто сковало судорогой. Она не мигая смотрела за спину Дмитрия Ильича.
— Что такое? — спросил сутенер. — Привидение увидела?
— Да, — сдавленно ответила Маша.
Но это было не привидение. В дверях стоял тот самый молодой грабитель, который лишил ее невинности в дядином доме. Руки он держал в карманах и смотрел в сторону, на девушку по имени Адель.
— Пойдемте скорее, — сказала Маша, прячась за Дмитрия Ильича. — Уведите меня отсюда.
Сутенер оглянулся, но не увидел в зале никого, кто мог бы вызвать такую реакцию девушки.
— Где тебя поселили? — спросил он.
— Седьмой нумер, — быстро ответила Маша, наблюдая, как молодой насильник подходит к Адели.
— А, я знаю где, — ответил Дмитрий Ильич, взял Машу за руку и повел наверх. На лестнице Маша на мгновение обернулась, но Сёмка так и не обратил на нее внимания.
— Олечка, красоточка, — бормотал Сёмка, — пойдем наверх, прошу тебя.
Адель стояла к нему вполоборота, не отвечая.
— У меня для тебя подарочек, — продолжал Сёмка. — Дорогой.
— А деньги есть? — презрительно обронила Адель.
— Есть! Есть! — соврал Сёмка. — Я скоро уезжаю. Навсегда. Вот, пришел попрощаться. Было у нас с тобой хорошо… Потом плохо стало. Я в этом виноват, признаю. Да только как мне уехать, с тобой не попрощавшись? Ведь ты мне в душу тогда запала! И все, что я творил, — не от злобы! Нет, Олечка! От глупости да от любви!
Сёмка говорил все то, что, как он знал, хотела бы услышать любая женщина. Слова лились легко, весенним ручейком. Он даже не задумывался об их содержании, говорил по наитию, сам начиная верить и в любовь, и в свою вину. И когда он увидел, что у Адели глаза вдруг наполнились слезами, он подпустил жалости в свой голос, стал тяжело вздыхать и корить себя последними словами.
— Ну хорошо, — сказала вдруг Адель. — Уговорил. Пойдем попрощаемся. За ради прошлого.
Она коротко всхлипнула, взяла Сёмку за руку и повела наверх. Сёмка шел за ней, наливаясь злой тяжелой радостью. От входной двери его провожал встревоженным взглядом здоровый швейцар.
— Чего так-то ходить? — спросил Мирон, выходя за Скопиным из очередного борделя. — Может, по ходу завалим пару девок, а, Иван Федорыч?
— Мы на службе, — флегматично ответил следователь.
— Так ночь уже! Какая служба?
Скопин, не отвечая, пошел вперед по тротуару — к последнему дому в списке, полученному в Тверской части. Он очень устал и был голоден.
— Вот ежели бы я был на твоем месте, — не унимался Мирон, — так я бы допрос учинял совсем по-другому. Во-первых, звал бы не бандершу, а самых симпатичных девчонок. Во-вторых…
— Пожрать бы, — перебил его Скопин и зевнул.
— Так вот и давай! — засуетился Мирон. — Зайдем сейчас, потребуем себе пожрать, да еще и водочки пусть нальют. Ты ж лицо уполномоченное, судейское. Они таких страсть как боятся.
— Мы на службе, — повторил Иван Федорович менее уверенно.
— Так что ж, нам теперь и помереть на службе? — возразил денщик. — Домой-то еще нескоро. Или ты извозчика возьмешь?
Скопин пожал плечами. Он не был скуп, но жалованья судебного следователя не хватало. Особенно если не берешь взяток.
У двери большого трехэтажного дома с занавешенными окнами и непременным красным фонарем вместо вывески стоял швейцар в высокой фуражке и долгополом пальто с малиновым кантом. Его черная борода опускалась на грудь, а большие, навыкате, глаза смотрели строго.
— Ты, дядя, из гренадер, что ли? — спросил Мирон.
Швейцар оглядел его казацкий наряд, а потом перевел взгляд на черное судейское пальто Скопина, задержался на пуговицах, выдававших принадлежность к ведомству.
— Вы по делу, господа хорошие, али так, отдохнуть? — спросил он, делая шаг в сторону и закрывая своим телом дверь.
— А если по делу, то что? Не пропустишь? — устало спросил Скопин.
— А по делу по ночам не ходят, — сказал Гаврила. — Нет такого закона, чтобы по ночам тревожить.
— А ты, дядя, храбр! — саркастически отозвался Мирон. — Смотри, дурья башка, с кем ты так разговариваешь.
— С кем? — недоверчиво пробасил швейцар.
— С самим господином судебным следователем, — пояснил Мирон, — который не только при исполнении, так еще и голодный… Мы оба, — добавил он.
— Давай, пропускай. — Скопин вяло махнул рукой. — Не задерживай, некогда мне тут с тобой…
Швейцар, казалось, все еще сомневался, но потом отворил дверь и, когда гости вошли, пошел за ними следом.
В нумере Дмитрий Ильич лег на кровать и закурил папиросу. Маша стояла у двери с громко бьющимся сердцем из-за появления Сёмки. Дмитрий Ильич скинул туфли — один носок на пятке протерся до дырки. Сутенер больше не улыбался и вообще не старался казаться милым. Его морщинистое лицо стало похоже на маску, вырезанную из коры старого дерева.
— Ну давай, раздевайся! — раздраженно приказал он и стряхнул пепел прямо на тумбочку. — Я долго ждать буду?
Маша завела руки за голову и долго не могла нащупать крючок воротника. Наконец, ей удалось расстегнуть его. Она развязала поясок и начала стягивать через голову платье. Но думала при этом вовсе не о том, что делает. Ей вдруг вспомнился молодой полицейский пристав, Захар Борисович. Она подумала: а вдруг когда-нибудь и он придет в этот дом? Неужели полицейские приставы не посещают проституток? Впрочем, вполне возможно, что Захар Борисович не посещает… Он сразу показался ей каким-то особенным, внешне строгим, но внутри — внимательным и даже добрым.
Она сняла платье и аккуратно повесила его на спинку кровати. Дмитрий Ильич тоже встал, снял сюртук, жилет с позвякивающими брелоками и начал расстегивать штаны.
— Все вы дуры неблагодарные, — с брезгливостью сказал он, не выпуская папиросу изо рта. — Спасаешь вас, вытаскиваешь с самого дна. А в ответ хоть бы спасибо! Хоть бы полсловечка благодарности! Да уж! Конечно! Лучше, конечно, попасть в руки Фильке! Или чтоб тебя разложили на пустыре хитрованцы! Или в трущобе какой каторжников беглых обслуживать за еду! А тут вам — и уход, и пригляд, и даже заработок. И по чьей милости? По моей, Дмитрия Ильича!
Маша вдруг подумала, что, наверное, была совершенно не права в отношении Захара Борисовича. Как он мог броситься искать ее, если совершенно не догадывался о том, что она чувствует к нему? Ведь Маша с ним почти и не говорила — только какие-то сухие слова, сведения. Может быть, если бы он знал, что небезразличен ей… Ведь кто она для него? Просто девушка, случайно встреченная на месте преступления…
