— А вы?
Квартальный снял фуражку, вытер рукавом шинели лоб и снова водрузил на голову.
— Я пешочком. Побегу вперед вас.
Михеев захлопнул дверцу и махнул Чумыкину, мол, поезжай. Проводив нехорошим взглядом удалявшийся экипаж, Михеев достал из кармана шинели табакерку, неторопливо взял пальцами понюшку табака и втянул в нос. Отчихавшись, он так же не спеша сунул табакерку обратно в карман и зашагал с сторону Сухаревской части.
Архипов трясся в карете, постоянно поправляя локтем сползавшее тело Трегубова и стараясь не смотреть в сторону Скопина, который, развалясь на своем сиденье, шумно посасывал трубочку. Вынув ее изо рта и посмотрев на Архипова, Скопин заявил:
— Ну? Так как эти… душегубцы проникли внутрь?
Захар Борисович решил не реагировать на пьяного следователя.
— Слышь, что я говорю? — спросил Скопин, наклоняясь к Архипову.
Архипов снова толкнул Трегубова к стенке экипажа, не отвечая.
— А мне плевать, — пробормотал Скопин и снова сунул трубку в рот. Но тут экипаж тряхнуло, и трубка упала на грязный пол. Иван Федорович, кряхтя, нагнулся и поднял ее.
— Ты думаешь, я ничего не знаю? — спросил он, обтирая мундштук рукавом. — Про реформу эту не знаю? Про то, что меня через год выкинут из должности?
Архипов быстро взглянул на Скопина и снова уставился в сторону.
— А кто вместо меня будет? — Иван Федорович ткнул трубкой в сторону молодого человека. — Ты? Что, ждешь?
Захар Борисович холодно посмотрел на пьяного.
— А хотя бы и я, — процедил он сквозь зубы. — Хотя бы и я.
— А тогда скажи, почему Трегубов впустил убийцу? — спросил Скопин.
— Потому что знал его, — ответил Архипов. — Что, думаете, я такой тупой и не пойму? Сыск — это наука. Слежка — наука. Работа с уликами — наука. А вы? Пьян как водовоз! Что?! — Архипов почти закричал. — Что вы в таком состоянии можете расследовать, черт возьми! Какие улики можете найти? А? Почему вы не остались в вашем трактире жрать водку? С какой стати увязались? Хотели показать, кто ту старший? Ну? Показали?
Скопин слушал, прикрыв глаза, хватаясь за стенку каждый раз, когда карету подбрасывало на рытвине или обломке кирпича.
— Да! — Захар Борисович снова толкнул тело Трегубова к стенке. — Видал я вашего брата, судебного следователя. Приходилось. За взятку чего только не расследуете. А за двойную так и глазки прикрываете — мол, ничего не вижу! А вы посмотрите вокруг! Разве вы полиция? Разве вы сыск? Да вас горожане боятся пуще бандитов! Потому что бандит действует на свой страх и риск. А вы грабите и обираете с чувством полной защищенности, потому что за вами — государство! Вы унижаете, зная, что никто и пикнуть не посмеет из-за ваших позолоченных пуговиц. Перед знатными вы выслуживаетесь, а если встретите кого, кто ниже вас, так тут вы — фараоны! Набобы! Китайские мандарины! Да вы одними подарками получаете больше, чем иной карманник за год может набрать! И я рад. Да, я рад, что будет реформа и всех вас погонят поганой метлой. Потому что я видел людей, которые идут вам на смену. Они — не вы! Для них, может, и нет понятия дворянской чести, но есть честь мундира. А главное — честь профессионала. Чего у вас нет и никогда не будет.
Скопин вдруг кивнул.
— Точно! Впустил, потому что знал! Галоши?!
— Какие к черту галоши!
Скопин привалился спиной к стенке кареты.
— Братец ты мой, — сказал он из тени, — знаешь ли ты, что в Москве-матушке каждое убийство — это из ряда вон. Мы тут живем тихо, благолепно, не то что в Петербурге. Воровать? Воруют! Обманывают! Обмишуливают! Но вот убивать, как в столице… А знаешь, почему так? Потому что тут нет вашей сис-те-мы. Все по старинке, по-человечески. А вот приедет твоя ма-ши-на, начнет перемалывать наше болотце, начнет хватать человечков… Вот тут и конец благолепию. Потому как чем меньше полиции, тем больше порядка, это как бог свят! Жестокость порождает жестокость. А ты, Захар Борисович, хоть и юн, да жесток. Я тоже жесток, но по-человечески, без всяких там шестеренок, микроскопов и винтиков по полочкам. Я-то отрежу больной палец. Но ваша сис-те-ма всю руку отхватит вместе с головой.
— Знаете, Скопин, — вдруг обиженно буркнул Захар Борисович, — идите к черту! Проспитесь. Благолепие! Дальше собственного двора не смотрите.
— А и что, Захар Борисович? Пусть! И хорошо, что не смотрим! Целее будем…
— Да что вы заладили! — крикнул Архипов. — С такими мыслями и работать нельзя. Вы просто оправдываете ваше пьянство, вот и все!
— Поймете, да поздно будет, — сказал Скопин. — Кажись, приехали.
Экипаж остановился у дверей части. Чумыкин слез с козел и открыл дверцу.
— Что, Михеев еще не пришел? — спросил у него Архипов и, получив отрицательный ответ, приказал: — Сбегай к пожарным, возьми у них тачку. Отвезем тело на тачке в морг, завтра его доктор осмотрит.
Чумыкин ушел исполнять. Архипов в последний раз поправил тело Трегубова.
— Что вы там говорили про арест одного из грабителей?
— А! — махнул рукой Скопин. — Сам справлюсь.
— Как знаете.
Они посидели еще в молчании. Чумыкина с тачкой все не было. Архипов посмотрел на окна части, где его дожидалась Маша. Он досадовал, что все так затягивается, и беспокоился о девушке. Вдруг, сам не понимая почему, он сказал Скопину:
— Помните ту девушку? Племянницу вот этого… Трегубова?
— Которая сбежала? — отозвался Иван Федорович.
— Она вернулась сегодня ночью.
— Да?
— Ждет здесь. Я…
Архипов замолчал, не зная, что говорить дальше.
— Где? — спросил Скопин.
— Зачем вам?
— Надо задать один вопросец.
— В таком виде? — возмутился Захар Борисович. — Вы как себе это представляете?
Скопин наклонился к Архипову и оперся рукой на колено покойника для устойчивости.
— Послушайте, — сказал он, морщась. — Вы можете себе думать что угодно. Но пока я здесь главный, а вы — подчиненный. И поэтому я иду сейчас в приемный кабинет, а вы приводите ко мне девушку. И я задам ей вопрос.
— Что за вопрос? — решительно спросил Архипов.
Тут из-за угла появился Чумыкин, громыхавший тачкой по булыжникам дорожки.
— Узнаете, — сказал Скопин, вылез из кареты и пошел в часть, предоставляя Архипову и кучеру самим перекладывать тело на тележку и везти в морг.
Спустя несколько минут Захар Борисович, проклинающий себя за несдержанность, привел Машу в приемный кабинет, где на лавке сидел Скопин.
— А, Маша! — сказал тот, даже не вставая. — Ну и хорошо, что вернулась.
— Кто убил дядю? — спросила девушка прямо.
