— Ах, Мурза, поганец! — пробормотал Прохор. И за секунду до столкновения сделал мягкий шаг вправо, мгновенно выхватил нож и полоснул нападающего по шее, прямо по артерии. Потом, не останавливаясь, нырнул в узкий проход между лавками, с щелчком закрыл нож и бросил его в ящик с огурцами. Не оглядываясь, Прохор пошел вперед. Пусть он остался без оружия, но зато теперь в нем была жестокая решимость голыми руками задушить любого, кто встанет у него на пути.
Сбежин уже видел конские морды, сидевших в пролетках дородных извозчиков, куривших трубки и самокрутки. До свободы оставалось несколько саженей. Бородатого мужика, шедшего ему навстречу, он хотел просто отпугнуть кинжалом, ожидая, что тот, как и остальные встречные, просто убежит с дороги. Тот действительно посторонился, но вдруг махнул рукой, и Сбежин ощутил страшную боль в шее. Он как будто запнулся. Шея и грудь сделались горячими, внезапно страшная усталость и сонливость накатили на Леонида Андреевича. Он сделал несколько шагов, еще продолжая борьбу.
— Я… устал, — прошептал Сбежин. — Устал…
Он упал на колени, уже не слыша топота ног своих преследователей и криков возмущенных торговцев. Вокруг него быстро стала смыкаться негодующая толпа. Сбежин оперся раненой рукой на булыжники, все еще сжимая в другой свой любимый катар. Он попытался проползти на коленях еще хоть немного в сторону башни. Извозчики привстали на своих облучках — все теперь смотрели в его сторону, перекрикиваясь и указывая кнутами. В обступившей его толпе послышалась ругань, и вперед протиснулись двое — один в черной судейской шинели, а второй в сером сюртуке. Они тяжело дышали, измотанные погоней.
— Сбежин! — прохрипел Иван Федорович, хватаясь за грудь, где гулко билось сердце. — Не двигайтесь!
Леонид Андреевич опустил голову и увидел большую лужу крови.
— Что это? — прошептал он. — Кто это сделал?
— Надо унять кровь! — сказал Архипов. И, повернувшись к толпе, крикнул: — Тряпки давай!
Никто не сдвинулся с места. Вдали раздался переливчатый свист — это опомнились местные стражи благочиния. Скопин присел на корточки перед Сбежиным и вынул из его руки кинжал.
— Все, — сказал Скопин. — Отбегался ты, скотина.
Сбежин поднял быстро гаснущие глаза на Ивана Федоровича.
Скопин запустил руку в карман убийце и вынул шкатулку. Открыв донышко, он показал, что шкатулка пуста.
— Все было зря, — сказал Скопин. — Столько народу порешил! А все зря. Подохнешь, падаль, здесь. И правильно.
Он встал. Толпа расступилась, и в круг вбежали двое толстых городовых.
— Я — судебный следователь Скопин, — объявил им Иван Федорович. — Живо врача, выбрать понятых. Сейчас будем составлять протокол.
Но Сбежин этого уже не слышал. Он ткнулся головой в булыжники мостовой, закрыл глаза, застыл в такой нелепой позе на секунду, а потом медленно повалился на бок.
22
Вопль ужаса
Два дня спустя хмурым дождливым утром перед воротами Бутырского тюремного замка стояла пролетка с поднятым верхом. Внутри сидели Скопин со своей черной трубочкой во рту и Архипов — натянутый как струна.
— Самсона жалко, — сказал Архипов задумчиво. — Даже сынишку своего не увидел. Вот ведь судьба! Надо сходить, навестить.
Захар Борисович в который раз выглянул из-под опущенного верха пролетки, чтобы посмотреть на дверь в воротах.
— Что же они тянут? — спросил он нервно. — Спят они, что ли?
— Выпустят твою Машу, не беспокойся, — сказал Скопин.
— Точно?
— Точно. Ну что, теперь тебя восстановили в должности. Можно и жениться, а? — усмехнулся Иван Федорович. — А что квартирка тесная — не беда. Вот реформу проведут, станешь ты важным лицом, тогда и квартирку можно будет сменить.
Архипов отмахнулся. Скопин выпустил клуб дыма и продолжил добродушно:
— Нас-то с Мироном, небось, тебе в подчинение поставят. Возьмешь?
Архипов вздохнул.
— Иван Федорович, — сказал он. — Я вот все думаю… Смог бы я без вас раскрыть это дело?
Скопин задумался.
— Может, и нет, — сказал он, наконец. — А может — да. Ты парень способный, только не наблюдательный.
— Почему это? — возмутился Архипов. — Что я пропустил?
— А фотографию жены Сбежина помнишь? — спросил он с усмешкой. — У него на квартире?
— Помню.
— И что на ней?
— Сам Сбежин с женой. У себя дома.
— Трюмо, — подсказал Скопин.
— Ну, да.
Иван Федорович снова ухмыльнулся.
— А на трюмо — что?
— Что? — переспросил Архипов.
— Это потому, что ты невнимательно смотрел, — сказал Скопин. — А вот если бы ты присмотрелся получше, как я, то увидел бы.
— Да что я там увидел бы? — вскипел Архипов.
— Да шкатулку! — закричал весело Иван Федорович. — Шкатулку!
И он захохотал так громко, что извозчичья лошадь вздрогнула и переступила копытами.
— Тпру-у-у! — натянул вожжи извозчик.
Архипов несколько секунд сидел молча, переваривая услышанное.
— Шкатулку? — повторил он.
— Ту самую, — кивнул Сбежин. — Меленько, но видно.
— То есть?.. — Архипов всем телом повернулся к Скопину. — Вы с самого начала знали, что эта шкатулка принадлежала Сбежину! И не говорили мне этого?
— Нет, не говорил.
— Но почему?! — воскликнул Архипов. — Ведь если бы мы его взяли прямо тогда… Сколько бы людей остались живы. Иван Федорович, вы хоть это понимаете. И Маша. Ее бы не бросили в тюрьму!
— Это — да, — спокойно ответил Скопин. — Но тут уж ничего не поделаешь. Судьба.
— Какая, к дьяволу, судьба! — крикнул Архипов. — Что вы несете!
Он снова ненавидел этого человека — ненавидел всем сердцем!
Скопин нагнулся и выбил трубку о борт пролетки.
— Послушайте меня, Захар Борисович, — сказал он, наконец. — Моя работа — собирать неопровержимые улики и представлять их прокурору. А тот с этими уликами идет в суд. Если улик недостаточно, преступник вывернется. И преступление не будет наказано. Да, я увидел шкатулку на фотографии. Но это, как мы уже говорили, было слишком слабым доказательством. Убийство горничной — да… Это уже неопровержимое доказательство виновности. А дальше… все завертелось… Вы сами помните. Но если бы я прямо там, в квартире Сбежина, указал вам на шкатулку на фотокарточке, вы, Захар Борисович, занимались бы не расследованием, а сочинением версии о виновности Сбежина. И в результате он бы просто ушел от правосудия.
Архипов сидел, ошарашенный признанием своего старшего товарища.
