– Зачем тебе собираться? Оденешься, и пойдем. Никаких вещей брать не надо.
– Ты, друг мой, опять проявляешь недальновидность. Ну сам посуди. Я ведь не убегаю, я у-ез-жаю. Понимаешь? Матрена придет сюда, а тут все брошено, все мои шмотки. Каково? Нет, я должна собрать чемодан, рюкзак, увезти на новое место свое добро. А то дядя Ваня – он, кстати, Матренин родственник – быстро скумекает, факты подгонит. Понял, гений мой неразумный?
– Понял. Только тяжко нам будет идти десять километров с чемоданом и двумя рюкзаками.
– Что поделаешь? Справимся. Ты как себя чувствуешь?
– Я здоров.
– И я здорова, и все у нас отлично получится.
После полуночи они взвалили на плечи рюкзаки, Ирина, выдержав небольшую борьбу с Аркадием и пообещав ему чередование сил, взяла в руки чемодан, ключ положили на стол и вышли из дому. Достали из-под коврика второй заржавевший ключ, с трудом заперли дверь снаружи и пошли вниз по тропинке к озеру, бросая под ноги слабый луч карманного фонарика. Хорошо, что не было снега и не надо было беспокоиться о следах. Однако влажная песчаная тропинка к озеру могла оказаться предательницей, поэтому они пошли сбоку от нее, цепляясь за длинные жесткие стебли, оставленные истлевшей летней травой. Озеро, черное и неподвижное, имело пугающий вид. Ирина потрогала поверхность ногой, подпрыгнула – крепко, не проваливается, не трещит.
– Ты уверена, что здесь, у берега, лед прочный? – напряженно спросил Аркадий.
– Матрена говорила, что этому льду никакая оттепель не страшна. Ты иди впереди, не торопись, сначала пощупай под ногами – потом ступай. Здесь недалеко. Когда деревня кончится, лес подступит прямо к берегу, ты и сам знаешь. Пошли, не бойся.
И они пошли – терять было нечего. Кое-где лед слегка оседал под ногами и потрескивал, они останавливались ненадолго и шли дальше. Лес, как долгожданный спаситель, выскочил за поворотом озера, и они кинулись ему в объятия, забыв об осторожности и едва не провалившись напоследок.
Обездоленный, раздетый зимний лес. Жалкие останки прошлого – мох, зеленый брусничник, длинные плети черничных кустов, почерневшие сгустки листьев, и все это уродство едва прикрыто рваным туманом, сквозь дыры которого слабо просвечивает мутный лунный свет. Снега нет, лишь в лощинах и ямах, как в хозяйственных тазах, валяются его мятые обрывки, похожие на грязные использованные тряпки для мытья полов. Такой лес хорош только тем, что при луне почти прозрачен и не надо путаться в зарослях, царапая лицо и руки, а надо просто идти вперед, огибая деревья, утратившие свою густоту и силу.
– Ты хорошо знаешь дорогу? – спросила Ирина.
– Хорошо. Я, когда приезжал раньше, часто здесь гулял, доходил до самых Ляховичей. Здесь летом красиво.
– И сейчас красиво, – сказала Ирина, останавливаясь у небольшой круглой полянки, перечеркнутой поваленной сосной. – Давай отдохнем, посидим на этом дереве, – и достала из кармана два полиэтиленовых мешка. – Садись на мешки, дерево сырое.
– Ты и это предусмотрела?
– Не только это, – она покопалась в кармане рюкзака, достала пластиковую фляжку и пакет. – Подкрепим слабеющие силы.
– Ты утяжелила наш груз, замечание тебе, – улыбнулся Аркадий.
– Ну прости. На, отпей коньяка, бутербродик съешь – подобреешь.
Он обнял ее, прижал к себе.
– Что бы я без тебя делал?
– Ума не приложу, – сказала Ирина, надкусывая бутерброд…
Они добрались до деревни Ляховичи, когда рассвет только начал свое движение к земле, – так просыпающийся ленивец медленно выпрастывает из-под одеяла босую ногу, боясь прикоснуться к холодному полу. Первый автобус на Полоцк уходил в десять часов утра. Они еще посидели в лесу, отдыхая и попивая коньяк с оставшимися бутербродами. Потом направились на автобусную остановку, постаравшись придать себе вид благообразных путешественников: оттерли сапоги от листьев и грязи, аккуратно спрятали волосы под шапками, Ирина подкрасила губы и припудрилась. Чемодан, современный новый чемодан на молниях и колесиках, оказался очень кстати и довершал собой образ путешествующей семейной пары.
За час с небольшим они доехали до Полоцка, перекусили в какой-то кафешке, купили в дорогу сдобных белорусских булочек и поспешили на вокзал. В полупустом поезде нашлось два свободных места без соседей. Поезд тронулся, они попросили себе два стакана чаю, сняли верхнюю одежду, упрятали багаж в ящик под полкой – и наконец расслабились.
Они пили чай, смаковали свежие нежные булочки и, улыбаясь, смотрели друг на друга.
– А ты не боишься? – вдруг серьезно спросил Аркадий. – Я все-таки вор, грабитель. Бандит, короче говоря. Тебя это не пугает?
Ирина протянула руку через разделяющий их столик, погладила Аркадия по голове.
– Но ведь ты никогда больше так делать не будешь? Ты ведь хороший мальчик?
– Да, я хороший мальчик, – шутливо приосанился он и опять стал серьезным. – А ты? Ты хорошая девочка?
Ирина наклонилась над стаканом, поболтала ложкой, вылавливая непослушную чаинку, и, не поднимая головы, ответила:
– Не знаю…
Часть III
Другая женщина
Зачем, спрашивается, он назначил встречу на станции Разлив? Что за придурь? Ирина могла бы поартачиться, перенести свидание в город, поближе к дому. Но она согласилась, потому что при упоминании названия «Разлив» на нее нахлынули ностальгические чувства, с которыми бороться трудно, да и ни к чему. Сколько она себя помнила, они с мамой всегда снимали дачу на лето по этой дороге на курортный городок Сестрорецк. Правда, не в Разливе, там было слишком дорого, а поближе к Ленинграду, в поселке со смешным именем «Лисий Нос», и жили обычно в какой-нибудь времянке или сараюшке, опять же из экономии. С Володей первое время поселялись там же, а потом, когда он выбился в люди, переехали в Тарховку, почти сливающуюся с Разливом, и снимали уже две приличные комнаты с верандой, но до Разлива так и не добрались. В этом фешенебельном месте даже в советские времена жили люди богатые, и дома там – деревянные, правда, и выкрашенные в безвкусные голубые и салатные цвета – казались дворцами, потому что имели по два этажа с длинными верандами и балконами, и какие-то башенки на крышах, и крылечки, отороченные балясинами. Однако гулять по длинным тенистым улицам Разлива никто никому не запрещал, а озеро Разлив, от которого и пошло название поселка, принимало на своей вытоптанной береговой поляне всех желающих, лишь бы нашлось место. Озеро тогда еще не цвело, не зарастало травой и не таило в себе вредные для здоровья организмы, по крайней мере, никто об этом не знал. В жаркие дни оно кипело от тел, а на берегу загорали, устраивали пикники, играли в волейбол и бадминтон и пели под бренчание гитар. Впрочем, если оказывалось слишком тесно, можно было перейти железнодорожную линию и попасть на берег Финского залива, уже не такого мелкого, как безграничная лужа, оставшаяся от залива в Лисьем Носу. На желтый крупитчатый песок пляжа с разбросанными кое-где осколками карело-финских скал еще не ступала нога цивилизации в виде кабинок для переодевания и лотков с мороженым и пирожками. Зато по соседству располагался ресторанчик, в котором всегда было душно и тесно, полно народу и невкусно кормили. Там Ирина с Володей в августе всегда отмечали годовщину свадьбы. Почему в августе? Ведь они поженились в апреле? Ах да! Это Володя придумал: август – месяц, когда мы с тобой вышли на финишную прямую нашей предстоящей встречи. Не слишком убедительно звучит, пожалуй, притянуто за уши, но Ира согласилась с положительным смыслом такой формулировки, хотя подозревала, что мог быть и другой, менее приятный для жены смысл, например последний месяц нашей (моей) свободной жизни. Впрочем, это давно уже не имело значения…
