– Ну-у, мне нравится один мальчик, но он этого не знает.
– Как не знает?! – удивилась Катька.
– Это тайна, потому что я ему не нравлюсь.
– Он тебе это сказал?
Ире стало смешно: вот дуреха эта Катька.
– Как же он скажет, если понятия ни о чем не имеет?
– Да почему не имеет-то?
– Ты дура или прикидываешься? Мне что, на шею ему вешаться?
– Да. Только это иначе называется. За свое счастье надо бороться, – пояснила заштампованная корреспондентка газеты «Ленинские искры».
Штампы штампами, мысль выражать словами каждый может по-разному. Но в данном случае была выражена не только мысль. Ирочке была предъявлена идеология: жизнь – борьба, за свое счастье надо бороться и побеждать.
– Придется брать тебя на воспитание, раз ты такая умственно отсталая.
– Уж прямо отсталая, – обиделась Ира.
– Я неточно выразилась. Ты отстаешь в развитии. Но это поправимо. Тебе надо учиться жить. И вообще… становиться женщиной.
«Становиться женщиной» означало, собственно говоря, не вообще, а в частности. Но для Катьки технология борьбы за счастье строилась прежде всего на счастливой любви. С этого пункта она и начала Ирочкино воспитание, взяв в качестве образца свою уникальную историю.
Катькино «женское счастье» находилось у нее под боком, в соседней комнате коммунальной квартиры, и звалось Алексеем, студентом второго курса института. Со своим героем она, можно сказать, выросла с пеленок и имела возможность наблюдать его становление и развитие. Детские наблюдения были мало интересными и скорее отрицательными: вялый, ленивый мальчик, который всегда молчал, а если говорил, то односложно, растягивая слова. Он бесконечно медленно мыл руки под краном на кухне, раздумчиво ставил чайник на газовую плиту и уходил, оставив этот ценный бытовой прибор огню до полного растерзания и бесславного конца. Во дворе он не играл с детьми в общие игры, а часами кидал в стену теннисный мяч, ловил и снова кидал, не выражая лицом никаких, даже самых первобытных чувств. Катька считала его дураком и придумала для него два прозвища, успешно привив их всей дворовой ребятне. Они называли его то Лексеем, то Олёшей – как дедушка Горького из его повести «Детство». «Ну, Лексей, ты не медаль», – цитировала Катька, пробегая мимо терзающего стенку соседа. «Олёша, стенку пробьешь», – подхватывали злые дети.
Лексей, он же Олёша, рос, рос да вырос и, дурак не дурак, а поступил в институт, как говорили, за спортивные достижения (вот вам и теннисный мяч). Катька заинтересовалась им неожиданно для себя, когда, сняв однажды телефонную трубку, услышала робкий девичий голос: «Попросите, пожалуйста, Алексея». – «Олёша, тебя», – позвала Катька, демонстративно напирая на «о», и потихоньку стала подслушивать. Впрочем, ничего не услышала. «Угу» и «Ага» – а в трубке трещали без умолку. «Интересненько», – подумала Катька и стала почаще подбегать к телефону, и все чаще робкий голос просил позвать Алексея, а подслушивания не давали никаких результатов. Потом голос сменился: мелодичный, кокетливый и слегка нахальный – «Лешу, пожалуйста». Ответы Алексея стали как-то просторнее. И тогда Катька почувствовала ревность. Конечно, шпионство до добра не доводит. Длительное шпионство накладывает отпечаток и на мозговую деятельность, и на психологию, развивает склонность к навязчивой наблюдательности и излишне обостряет чувства. Мягко говоря, Катька пострадала от чрезмерного любопытства, обнаружив вдруг, что Олёша высок ростом, длинноног, басовит и имеет ямочки на щеках, что придает ему обаяние в сочетании с мужественностью. Катька влюбилась.
С этого времени она включилась в борьбу. Она училась в девятом классе, ей шел шестнадцатый год, и мальчишки постоянно вились вокруг этой дикой девчонки. С некоторыми она ходила в кино, иногда целовалась, но исключительно для развлечения. Если выражаться ее же, напичканным журналистскими штампами языком, «сердце ее было свободно». Теперь же оно переполнилось до краев, но ни одной капле она не позволила расплескаться. Она несла свое сердце осторожно, как восточная девушка несет на голове кувшин с водой, грациозно обходя ухабы, не выказывая ни малейшего напряжения и благополучно достигая поставленной цели.
Катька рассказывала о своей борьбе красочно, подробно, употребляя цитаты и родные газетные штампы, как будто писала очерк для «Ленинских искр», а точнее – для еженедельника «Аргументы и факты», потому что тема все-таки была взрослая и в некотором смысле чересчур откровенная. Хотя на самом деле, будь Ира поопытнее, она легко узнала бы в подружкиных действиях типичные и вполне дешевые женские приемчики. Однако упорство, одержимость, с которыми эти приемчики применялись, их строгая последовательность, систематичность и, по всей видимости, нестандартное оформление превращали Катькины откровения в грамотное и четкое пособие для молодых соблазнительниц, то есть опять-таки в набор правил, греющих Ирочкину душу. Она слушала и училась, понимая, что на полное освоение материала ее таланта не хватит, но не случайно же она была отличницей, в самом деле!
Боже, как, оказывается, все просто. Сначала не употребляемое прежде «здрасьте» при встрече утром на кухне (в прелестном халатике с рюшами). Потом «ой» и «ой, хи-хи» при столкновении в темном коридоре. Потом убежавший из его кастрюли разогреваемый суп, заливший плиту, и Катькино предложение не беспокоиться: она сейчас наведет порядок. Потом серьезный вопрос о его институте, в который Катька якобы собирается поступать после школы, но боится трудностей. Разговоров об институте хватило на несколько раз, и Катька перешла к спорту и спортивным достижениям Леши (никаких Олёш и Лексеев). Оказалось, он не теннисом занимался, а баскетболом, поэтому скромный подарок на мужской праздник – книга о баскетболе. В книгу была вложена длинная баллада о спорте. Кто автор? Да сама дарительница, кто же еще? И его удивление и мелькнувшее в глазах уважение. Потом разговоры о литературе – поверхностные, без чтения стихов, конечно, а так – перечисление некоторых авторов и книг, которых он не читал, так что Катька мудро на литературных темах не задерживалась. Потом «ах, какое огорчение, есть билеты в кино, а подруга заболела». Потом алаверды: «Фильм, говорят, хороший. Смотрела? Пойдешь?»
Наконец, с трудом установленный день его рождения и удача – мама на дежурстве. «У меня пирожные есть. Хочешь, чаю попьем? У тебя ведь вчера был день рождения». – «А откуда ты знаешь?» – «Да уж знаю». Он пришел с бутылкой вина, так что получился не только детский праздник с пирожными. Получилось покруче. Еще как покруче!..
Длинный очерк Катюши Золотовой с условным названием «Моя жизнь в искусстве обольщения» уместился в воспоминаниях Ирины в короткий отрывок, но на самом деле рассказывался автором не в один присест, а после каждого удачного эпизода, и в рассказе этом присутствовали не только факты, но и чувства, так что каждый случай превращался в маленький шедевр. Да и вообще – какой там очерк?! Сказка, песня, баллада – как угодно. В Катькиных талантливых рассказах красота и высота чувств были главными действующими лицами, волшебство и музыка сплетались воедино, и получалась неземная, божественная жизнь, ради которой стоило появиться на свет. Ира слушала подругу без зависти, предчувствуя, что и ей скоро, очень скоро явится это чудо. Пока она только готовилась, включалась, находясь на обочине чужой жизни и постепенно проникая внутрь.
