В книжном деле – особенно для писателя-дебютанта – главный судьбоносный вопрос не в том, кто это писал, а в том, как это написано. В отличие от литературных тем стиль прозаика трудно уловить без конкретных примеров. Мы считаем, что первая строка романа многое сообщает о стиле писателя. Вот три известных первых предложения популярных романов.
Вирджиния Вулф открывает «Миссис Дэллоуэй»
[126] элегантно: «Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы»
[127].
Лев Толстой начинает «Анну Каренину» проницательным замечанием: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Джейн Остин начинает «Гордость и предубеждение»
[128] колкостью: «Все на свете признают за истину, что состоятельному холостяку следует обзаводиться женой».
Эти предложения цитируются так часто – их хвалят, превозносят и практически возводят в ранг канона, – что любой читатель или писатель может однажды задуматься о них. Почему они эффектны? Первое, что сразу становится ясно по этим трем предложениям, – у каждого из трех писателей-классиков есть свой, узнаваемый, голос. Обратите внимание на характеристики предложений – длину, пунктуацию, относительную простоту. Кто-то обращается к нам, и его голос кажется живым, этот кто-то говорит как облеченный некой властью. Он не колеблется, не мнется, не осторожничает. Все прозаики решают эту задачу – создание в некотором смысле личности рассказчика. Читатели, возможно, замечали, что обычно не бросают книгу, если эта личность – привлекательная или отталкивающая – как минимум осознает свое существование и ведет читателя куда-то. Лучшие писатели – или, во всяком случае, те, кто привлекает наибольшее число читателей, – заявляют о своем присутствии с первого же предложения книги, используя крохотные и как будто не стоящие никакого труда стилистические полутона.
Джейн Остин и Джеки Коллинз нечасто упоминаются в одной фразе. И Стивена Кинга редко поминают рядом с Львом Толстым. Но, поскольку эти писатели – одни из самых популярных в мире, мы недаром заговорили о них. Вот начало романа Джеки Коллинз «Бедная маленькая стерва»
[129]:
Белль Светлана стояла обнаженная перед зеркалом в полный рост, готовясь к свиданию с пятнадцатилетним сыном арабского нефтяного магната, которое ей должны были оплатить по ставке тридцать тысяч долларов в час.
А вот первая фраза ставшего классикой романа Стивена Кинга «Сияние»
[130]:
«Разглагольствующий хрен-недомерок», – подумал Джек Торренс.
Для многих критиков разница между авторами этих предложений и писателями-классиками – это разница между «ширпотребом» и «большой литературой», что многие понимают как разницу между «чтивом» и «книгами, изучаемыми в университетах». Так было с тех самых пор, когда понятие бестселлера только появилось. Но к чему это высокомерие? Почему считается, что писатели-классики чем-то лучше этих двух современных авторов, достигших большого успеха? Разве нельзя рассматривать просто успех как таковой?
Давайте еще раз посмотрим на вступительные предложения Остин и Коллинз. В них есть нечто общее. В обоих случаях мы видим женщину в довольно пассивном положении, во власти мужского патриархального уклада. Оба писательских голоса – с некоторой осознаваемой ими самими иронией – вводят нас в описываемый мир, в котором персонажи женского пола отдают секс и некое «право собственности на себя» в обмен на положение или деньги, которые могут исходить только от мужчины. Даже у Остин мы часто видим, как женщина оказывается в паре с мужчиной, заведомо столь же непривлекательным для нее, как пятнадцатилетний сын арабского нефтяного магната непривлекателен для Белль Светланы. У Остин подчинение женщины выражено в словоупотреблении и строении фразы: женой обзаводятся. Женщина загнана в конец предложения и определяется исключительно ее отношениями с мужчиной – как жена. Эффект усиливается благодаря сухой иронии, звучащей в преувеличении – «все на свете признают за истину». Какой великий писатель, постигший все бесконечные тонкости человеческих чувств, рискнет заговорить – особенно во вступительной фразе своего шедевра – об «истине», да еще признаваемой «всеми на свете»? Это огромные, неподъемно тяжелые слова. И для нас очевидно, что писательница именно иронизирует над существующим положением дел. И вот поэтому первое предложение Остин – блестяще. Чтобы достигнуть этого эффекта, она не прибегает к закрученному синтаксису, к бесконечным предложениям, которые свойственны некоторым классикам, способным написать три абзаца без единой точки. К тому, кто прочел вступительную фразу Остин вслух, не придется вызывать санитаров с кислородной маской.
Хотя критики, учителя и культурологи приучали нас ненавидеть Коллинз так же сильно, как мы обязаны были обожать Остин, стилистика их первых предложений во многом совпадает. Ведь Коллинз описывает то же самое явление, только в другой культуре. И стиль помогает ей добиться желаемого эффекта. Она намеренно сгущает избыточные детали – обнаженная перед зеркалом, тридцать тысяч долларов в час, арабский нефтяной магнат, его несовершеннолетний сын. Во всем этом сквозит усмешка автора, так же как и у Остин – в заявлении о «всеми на свете признаваемой истине». Мы видим два общества, в которых женщины вынуждены получать от мужчин деньги, пользуясь единственным орудием – сексуальностью. Но если это так, не намекает ли Коллинз с улыбкой – учитывая пришедшую за два века свободу нравов, – что у ситуации, столь деликатно описанной Остин, появилось новое решение? И разве ее вариант подачи этой ситуации в предложении не выражает – возможно, в стиле, более соответствующем эпохе, – те же чувства, что и у Остин?
Конечно, многие ополчатся на книгу Коллинз, поскольку считают неприемлемой проституцию или секс с несовершеннолетними. Вероятно, многие из осуждающих Коллинз одобрят первое предложение книги Вирджинии Вулф: «Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы». Здесь женщина занимает совсем иное положение. Обратите внимание, что миссис Дэллоуэй играет активную роль – она сама управляет своей судьбой. Но заметьте также, что, несмотря на это, она описывается как «миссис», а не «Кларисса Дэллоуэй». Такой выбор слов показывает, что автор осознает традиционные гендерные роли. Кстати говоря, наш алгоритм внимательно регистрирует в том числе и употребление слов «миссис» и «жена». Вне контекста все эти «мелочи» кажутся набором случайных, поверхностных фактов, но в контексте, как мы уже начинаем сознавать, малозаметные авторские решения могут быть очень важны для понимания читателем того, что происходит в романе. То, что Вулф использует слово «миссис», указывает на то, что ее, как и других писателей, занимает вопрос отношений между мужчинами и женщинами в социальном контексте. Дэллоуэй решает купить цветы сама (обычно этот банальный жест – удел стереотипного романтического героя). Какой удар для патриархального строя! И, независимо от того, одобряете ли вы проституцию, нечто подобное можно сказать и о Белль Светлане, урожденной Аннабелль Маэстро, которая полностью управляет как своей судьбой, так и самым престижным эскорт-сервисом в Нью-Йорке.
