– Черт побери, – сказала Надин и ударила кулаком по рулю, – даже сейчас она доставляет мне хлопоты! Она никогда не перестанет быть для меня досадной помехой!
Она почти доехала до Ла-Кадьера и сейчас могла бы двинуться дальше прямо, миновать селение и, перебравшись на другую сторону моста автострады, попасть на дорогу в сторону Ле-Буссе. Это была та дорога, по которой Надин ездила уже годами. Или же свернуть сейчас налево и пересечь автостраду именно в этом месте, после чего проехать дальше по той стороне, которая была ближе к кварталу Колетт, а значит, и к дому Петера. С тех пор, как у нее начался роман с ним, она избегала этой дороги, а теперь, после его смерти, любила ее еще меньше.
Значит, прямо…
В последнюю секунду Надин крутанула руль влево, а поскольку перед этим она нажала на газ, то слишком круто вошла в поворот. Ее повело на мокрой дороге, и она едва не врезалась в заграждение. Машина, ехавшая ей навстречу со стороны Ла-Кадьера, водитель которой с ужасом осознал, что она решила ехать не прямо, а налево, в последнюю минуту смогла затормозить – ее колеса пронзительно заскрежетали.
Надин сумела справиться с управлением и пересекла мост.
Это было лучше, чем не спать всю ночь.
Она посмотрит, что там с Лаурой, а потом как можно скорее отправится к матери.
И ни в коем случае не станет вступать ни в какие разговоры.
14
Будучи еще ребенком – ей было тогда, наверное, лет двенадцать, – она как-то записала в своем дневнике: «Я так рада, что у меня есть Анри. Он мой единственный друг. Он меня понимает. Мне кажется, что нет ничего на свете, чего я не могла бы ему рассказать. И неважно, как бы плохо мне ни было, он всегда скажет мне что-то эдакое, отчего у меня появляется чувство, что все не так уж плохо».
«Это было самой глубокой точкой, – подумала Катрин. – Самой глубокой точкой в моей предыдущей жизни. Все унижения и неожиданные удары прошедших лет были лишь прелюдией. А сейчас я достигла самой большой глубины».
Ее руки тряслись, и все предметы виделись ей словно на расстоянии: руль, рычаг переключения скоростей, зеркало заднего вида, под которым качалась маленькая матерчатая обезьянка, «дворники», которые с визгом скользили по стеклу… Наверняка никто не позволил бы ей вести машину в таком состоянии. Но ей было все равно. И если она попадет в аварию, значит, так тому и быть. Еще более безобразной, чем сейчас, ей уже не стать. Более мертвой – тоже.
Стоило ей вспомнить произошедшее в темном саду Стефана, и она тут же пыталась отогнать эти картины.
«Я не хочу думать об этом. Я не обязана думать об этом. Это случилось, и это прошло».
Самым ужасным было то, что она не могла отключить голос Стефана. Он гремел в ее ушах: «Ты уже тогда выглядела страшнее моей жизни… Ты – настоящий монстр… Уж в такой крайней нужде, чтобы связаться с тобой, ни один мужчина не может оказаться!»
– Я не хочу этого слышать! – громко произнесла – Мишо.
Ее раздражало, что дрожь в руках все усиливалась и что все предметы по-прежнему казались ей какими-то отдаленными. Подсознательно она понимала, что ее ждет нервный срыв, и тогда ей нельзя будет оставаться одной. Катрин часто думала о самоубийстве, когда угревая сыпь вновь начинала сильно мучить ее, когда шушуканье людей становилось особенно нестерпимым и когда она почти задыхалась в своей унылой квартире. Бывали моменты, когда она чувствовала, что была бы в состоянии совершить это при малейшем толчке, который превзошел бы привычную меру ее страданий.
Возможно, теперь этот момент наступил.
Мишо попыталась убедить себя, что сцена в саду была пустяком, еще когда торопливо шла под дождем к своей машине, слыша вслед рев Стефана: «Вали уже отсюда!»
Один раз она чуть не поскользнулась и не упала, а потом никак не могла попасть ключом в замок на дверце автомобиля. Она сказала себе, что то, чем она занималась, было, конечно же, глупо с ее стороны, и именно поэтому реакция Стефана была такой сильной. Его жена, видимо, жила в большом страхе.
– Она думала, что я убийца! – вслух произнесла Катрин и пронзительно рассмеялась, но это был смех на грани плача, и она резко замолчала.
Наконец ей удалось открыть дверцу, и она села в машину, но затем ей снова потребовалось какое-то время, чтобы попасть ключом в замок зажигания. И все это время она не могла отделаться от маячившего у нее перед глазами образа: огромная жирная гусеница вползает в свой домишко…
«Как будто я пьяна», – подумала Мишо.
Как бы определил психиатр, до какой степени она была больна, ставя ей диагноз после этого поступка? Стефан в свое время бессердечно отделался от нее, а потом она отправилась к его дому и настолько вошла в роль той женщины, на которой он потом женился, что впала в болезненную зависимость от таких походов и была вынуждена ежедневно предаваться слежке и наблюдениям. В какой-то момент это стало постоянным занятием, которое Катрин не хотелось бросать, которое было одним из ее ежедневных ритуалов и придавало распорядку ее дня определенную структуру, особенно в те дни, когда она не смела идти в «У Надин». Просто посмотреть, чем там занимается Паулина – дома, на своем рабочем месте… Вскоре Мишо уже была довольно хорошо осведомлена о ее привычках, знала, как у нее протекают дни, в какие часы она делает определенные дела. Пару раз Катрин даже преследовала жену Стефана на машине, для чего брала напрокат разные автомобили, чтобы не быть узнанной.
Катрин была тенью Паулины – и, играя эту роль, испытывала ощущение частичной принадлежности к ее жизни. Ни больше и ни меньше. Она частично проживала ту жизнь, которая ожидала бы ее со Стефаном. Не то чтобы это был тот мужчина, которого она когда-нибудь смогла бы полюбить, но он был единственным человеком, которого Катрин однажды восприняла как спасение от одиночества…
Мишо вспомнила, что в этот день вообще не хотела идти к его дому, но в итоге все же не выдержала, не смогла отказаться от этого.
Вероятно, она очень больна. У нее сильное психическое расстройство. Вероятно, самым лучший выход – просто покончить со всем этим.
Где-то в затылке всплывало: Анри приводил все в порядок, Анри был источником утешения и уверенности, в руках Анри она могла плакать, чувствуя при этом, как окружающий ее холод постепенно проходит. Он был ее родным домом. Он был ее убежищем.
И он поймет ее. Он всегда ее понимал.
Катрин сказала Анри, что уедет и никогда больше не вернется, и его облегчение после этих слов не могло скрыться от нее. Это было больно, но она знала, что дело было не в ней, а в том дьяволе, на котором он женился. Он вздохнул с облегчением, поскольку ожидал, что без кузины его отношения с Надин улучшатся. Анри ошибался – Мишо точно это знала, – но этот путь он должен был пройти сам и сам обнаружить свое заблуждение.
Она услышала всхлипывание, и ей понадобилась пара секунд, чтобы понять, что это плачет она сама, что этот безутешный звук вырвался из ее груди. Все будто отдалилось от нее, даже она сама.
