Когда Иван вышел из круга, то и на него стали недобро посматривать. Несколько воинов остановились неподалёку, негромко переговариваясь между собой, и звук их голосов был невнятен как шелест лесной листвы.
— Эй, коваль, сюда ступай, — позвал Волох. Иван было направился к нему, но дорогу заступили.
Тогда Волох протянул руку и стал выкрикивать слова заклятия, из которых Иван ни одного не понял. Но на покойников они, кажется, произвели впечатление. Словно ветер прошёл по толпе, тела стали терять очертания, размываться, не прошло и минуты, как вокруг не осталось ни одной живой души, кроме старика и Берсеня, и только тяжёлые волны густого тумана медленно перекатывались по полю.
— Мне от тебя согласие нужно. Вот коваль этот, он чужой здесь. Не выживет.
— Загадками говоришь. Ну, чужой, ну, не выживет. Мне его сторожить?
— Сторожить не надо. Тут иное. Не знаю, поймёшь ли.
— А ты попробуй.
— Видишь ли, Берсень, у каждого смертного есть своя дорога. Он её сам прокладывает, сам по ней и идёт. Теперь взять тебя. Ты своей дороги не избыл, потому — умер до старости.
Серые глаза Берсеня от этих слов слегка округлились и приобрели явственный оловянный оттенок, а губы скривились в иронической ухмылке, но, тем не менее, старика он не перебивал и слушал внимательно.
— А у этого коваля, или кто бы он ни был, здесь своей дороги нет. То есть, и восхоти он идти, а ногу поставить некуда — чужой. Вот что мне от тебя надо, дай ему путь.
— Ничего не понял, — честно признался Берсень. — Попроси ты меня рубаху снять, снял бы. Это понимаю. А то — путь. Да бери, не жалко. Только как же я тебе его дам? След что ли свой выну?
— Ты только согласие дай. Остальное — моя забота.
— Даю согласие.
— Хорошо, — сказал с облегчением Волох. — Руку протяни и не убирай, пока не скажу.
Теперь ты, — обратился он к Ивану. — Дотронься до его руки.
Ермощенко с опаской выполнил приказание, ладонь показалась ему твёрдой как камень и столь же холодной. Затем острая, невыносимая боль пронзила виски, он хотел закричать, но язык ему не повиновался, однако мука эта длилась всего несколько секунд, и вдруг боль стихла.
— Готово, — сказал Волох. — Берсень, прими руку.
Богатырь убрал руку, с сомнением посмотрел на неё, словно ожидал увидеть на ней какие-нибудь таинственные знаки, и вопросительно посмотрел на Волоха. — Точно всё?
— Всё, всё.
— И многих ты так облагодетельствовал гостей-то незваных?
— Ну, так уж и незваные. Я их, понятно, не зову. По мне и без них тут народу перебор. Но, еще раз повторю, зарок. Только ведь на мне свет клином не сошёлся. А много или нет… Раньше больше было, только, почитай, никто головы не сносил. Мои благодеяния жизни им не прибавили. Но давно уж никого не было. Думал уж и не будет никого. Но ошибся. И последняя моя просьба, Берсень. Мне еще Стрепет нужны и Коська, позвал бы ты их.
Берсень заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. — Жди, сейчас будут.
— Я, кстати, тоже ни черта не понял, — деликатно напомнил о себе Иван. — Домой-то меня отправят теперь или как?
— А и ступай, — почти ласково произнёс Волох. — Да забудь, пока что, всё что видел.
— Ну, и сволочь, ты, дедушка, — только и успел сказать Ермощенко, прежде чем провалиться в беспамятство.
Глава девятая
Воскресное утро следующего дня началось для Даши с ароматного запаха свежесваренного кофе. Девушка сладко зажмурилась, потянулась и спустила босые ноги на теплый пол, разлинованный квадратами солнечного света. За окном разливалась ясная морозная синева, ветер, всю ночь сотрясавший оконные рамы, стих, и видно было, как над трубой хлебозавода белым столбом стоит дым.
Шлепая босыми пятками Даша прошла в ванную, умылась, и отправилась на кухню.
За столом, забравшись на табуретку с ногами, сидела Вера, с обычным своим видом примерной девочки, и пила кофе.
— Доброе утро, — сказала Даша, зевнула и, сев напротив подруги взяла кофейник. — Тетушка ушла?
— Доброе, — ответила Вера. — Только уж день на дворе. Сильна ты, мать, спать. Тетушка же ушла. Велела тебе кланяться, а ключ оставить у соседей.
— Оставим. Ну, как тебе вчерашние мальчики? Какой больше глянулся, черненький или беленький?
Вера задумчиво уставилась в потолок. — А кто из них который? Тот, у которого ты на коленках сидела, это какой?
— Черненький!
— Ага, ага, понятненько.
— А тот, который тебя тискал, тот беленький.
— Беленький, хорошенький. Студентик! — принялась загибать Вера тонкие пальцы. — Жив ли?
— Погадаем! — Даша вытащила из ящика стола потрепанную колоду карт, которую там хранила тетушка, утверждавшая, что в ней течет цыганская кровь. Впрочем, её родная сестра, Дашина мать это категорически отрицала.
— На кого гадаем?
— На обоих!
Даша кивнула и веером раскинула карты по столешнице. Как всегда, при гадании, её лицо сделалось серьёзным и даже хмурым, она внимательно разглядывала карты, и не удовлетворяясь простым осмотром, переворачивала некоторые из них рубашкой вверх и изучала и с этой стороны.
— Подруга, — не выдержала Вера. — Ты меня прямо пугаешь. Не томи. Живы?
— Живы вроде, — ответила Даша без особой уверенности в голосе. Прежняя веселость возвращалась к ней как бы поневоле, просто в силу того, что природа не терпит пустоты.
— Да, живы, живы, — махнула она рукой и смахнула карты обратно в ящик стола. — Суеверия всё это.
— Точно, — резюмировала Вера. — Мне тут два года назад нагадали богатого мужа, хромую свекровь и казенные хлопоты. И где оно всё?
— В пути, — окончательно развеселилась Даша. — Ну, что, в город? Твоего студентика-то мы вряд ли найдём. А вот к моему черненькому бугаю наведаться можем. Посмотрим, над чем он там менеджер.
— Куда наведаться? Воскресенье же.
— Действительно, — Даша дернула себя за короткую толстую косу, взяла телефонную книгу и, порывшись в ней, стала накручивать диск телефона. — Алло. Дмитрия Акимушкина можно? Не вышел на работу? Спасибо.
— Приехали, — сказала Вера. — Ну, по крайней мере, беспокоиться еще рано. Мало ли что. Завтра еще раз позвоним.
— Позвоним, — согласилась Даша. — Ладно, в город все равно ехать надо.
* * *
Через полчаса девушки стояли на остановке маршрутного такси.
— О, смотри — Гена, собственной персоной, — толкнула Вера подругу. — И, практически, без видимых повреждений.
— Дуракам везёт.
На этот раз Гена был один, он брел навстречу, слегка покачиваясь… О вечерних неприятностях, действительно, напоминал только край марлевой повязки, выбивающийся из-под вязаной шапочки.
