По обеим сторонам шоссе по-прежнему бежали полосатые черно-белые стволы. Прежде чем окончательно погрузиться в сон, Фалько, убаюканный мягким покачиванием автомобиля, вспомнил ноги убитой женщины. Жалко, мелькнуло в отуманенной голове. Упустил случай. Сложись иначе – ему бы не составило труда сделать так, чтобы они раскинулись для него на всю ночь.
– Новое задание, – сказал адмирал.
У него за спиной в окне над пока еще голыми ветвями деревьев на площади возносился купол Саламанкского собора. Двигаясь против света, начальник НИОС – Национальной информационно-оперативной службы – подошел к большой, на полстены, карте Пиренейского полуострова, висевшей рядом с портретом каудильо и полками с энциклопедией «Эспаса».
– Дело мутное и муторное.
С этими словами он достал из кармана пиджака – адмирал на службе неизменно появлялся в штатском – измятый носовой платок, трубно высморкался и посмотрел на Лоренсо Фалько с укоризной, словно тот был виноват в его простуде. Потом, пряча платок, метнул быстрый взгляд на нижнюю правую часть карты и ткнул туда пальцем:
– Аликанте.
– «Красная зона», – неизвестно зачем сказал Фалько, и адмирал посмотрел на него сперва внимательно, а потом недовольно.
– Ну, ясно, что красная, какой же еще быть?! – ответил он брюзгливо.
Фалько сдержался. Он всего сутки назад приехал в Саламанку, а до этого была трудная поездка по югу Франции и переход границы в Ируне. А еще раньше – головоломное задание в Барселоне, находящейся в республиканской зоне. С того дня, как произошел военный мятеж, у него не было ни одного выходного.
– В могиле выспишься, – и адмирал посмеялся собственной шутке невесело и как бы про себя.
С тех пор как 3 августа его единственный сын, старший лейтенант флота, был убит вместе с другими офицерами на борту крейсера «Либертад», адмирал все чаще не в духе, подумал Фалько. Впрочем, едкость суждений и зловещий похоронный юмор были присущи ему неизменно, даже когда он отправлял агента из группы специальных операций за линию фронта, зная, что в ЧК с него не в фигуральном, а в самом прямом смысле могут содрать кожу заживо. «Ну, зато твоя вдова узнает наконец, где ты спишь», – говаривал адмирал или пошучивал еще как-нибудь, но в том же, совершенно даже не забавном роде. А теперь, на четвертом месяце гражданской войны, после того как при разных обстоятельствах было потеряно человек десять агентов, этот ернически-циничный тон усвоила себе вся Служба, включая даже секретарш, радистов и шифровальщиков. И уж как перчатка по мерке приходился он впору самому шефу – щуплому и малорослому галисийцу родом из Бетансоса, с густой седой гривой, пожелтевшими от никотина усами, нависавшими над верхней губой, крупным носом, косматыми бровями и очень черным, суровым и живым правым глазом (левый был вставной). Адмирал отличался умом чрезвычайным, а слова «красный» или «противник» неизменно вызывали в нем спокойную злобу. Говоря коротко, человек, отвечавший у Франко за шпионаж, был миниатюрен, проницателен, желчен и очень опасен. В генштабе его называли «Вепрь». Не в лицо, разумеется, а за глаза.
– Я закурю? – осведомился Фалько.
– Черта лысого ты закуришь! – рявкнул адмирал, меланхолически скосив глаз на пакет с трубочным табаком посреди стола. – Не видишь – у меня страшеннейший грипп!
Хотя начальство было на ногах, Фалько продолжал сидеть. Они с адмиралом знакомы были давно – еще с той поры, когда тот (тогда еще капитан 1-го ранга и военно-морской атташе в Стамбуле) создавал для республики разведывательную сеть в Восточном Средиземноморье, которую предоставил в распоряжение франкистов, как только вспыхнула гражданская война. А задолго до этого в Стамбуле они занимались поставкой оружия Ирландской республиканской армии, причем Фалько в этой сделке выступал посредником.
– Я тут вам привез кое-что, – сказал он.
И, достав из кармана, положил на стол конверт. Адмирал взглянул на него пытливо. От того, что стеклянный глаз был чуть светлее настоящего, казалось, будто адмирал как-то странно косит, и это создавало неудобства собеседникам. Он вскрыл конверт и извлек оттуда почтовую марку.
– Не знаю, есть ли у вас такая, – сказал Фалько. – Тысяча восемьсот пятидесятого года.
Адмирал вертел марку, поднося ее ближе к свету. Потом извлек лупу из ящика стола, заваленного трубками и жестянками с табаком, и стал неспешно вглядываться.
– Черная на голубом, – объявил он с явным удовольствием. – Негашеная. Первая в Ганновере.
– Продавец мне так и сказал.
– Где ты ее купил?
– В Андае, перед тем как перейти границу.
– Цена по каталогу – не меньше четырех тысяч франков.
– Я заплатил пять.
Адмирал подошел к шкафу, снял с полки альбом и вложил марку между страниц.
– Внеси в отчет о расходах.
– Уже внес… Что там с Аликанте?
Адмирал медленно запер шкаф. Потом потрогал себя за нос, взглянул на карту и опять потрогал.
– Время еще есть. Дня два, по крайней мере.
– Мне надо будет ехать туда?
– Надо.
Забавно, как одно короткое слово может вместить в себя столько всякого, с усмешкой подумал Фалько. Перейти линию фронта, чувствуя такое знакомое беспокойство оттого, что вновь оказался на вражеской территории, что вокруг и впереди поджидают опасность и страх. И, может быть, тюрьма, пытки и смерть: выведут на сером рассвете и поставят к стенке или просто пустят пулю в затылок в полутемном тюремном подвале. Безымянный труп свалят в канаву на обочине или в братскую могилу. Бросят лопату извести – и все на том. На миг ему припомнилась давешняя дама в купе, и он, безропотно признав, что от судьбы не уйдешь, вдруг сообразил, что уже начал забывать лицо соседки.
– А пока встряхнись, повеселись, развейся, – посоветовал адмирал.
– Когда введете меня в курс дела?
– На сей раз поэтапно. Завтра утром встретимся с людьми из СИРФ.
Фалько в недоумении вздернул бровь. Это сокращение расшифровывалось как Служба информации и расследований «Фаланги» – военизированной фашистской организации, объединявшей самых твердокаменных и фанатичных членов Национального движения, во главе которого стоял сам Франко.
– А при чем тут «Фаланга»?
– А при том. Увидишь. В десять утра у нас встреча с Анхелем Луисом Поведой… Да-да, с этой скотиной. И нечего кривиться!
Фалько убрал с лица перекосившую его гримасу. Поведа возглавлял СИРФ. Твердокаменный ветеран движения, севильянец, стяжавший себе печальную славу в Андалузии, где в первые дни мятежа он по приказу генерала Кейпо де Льяно расстреливал профсоюзных лидеров и школьных учителей.
– Я считал, что мы всегда действуем сами по себе. На свой страх и риск.
– Выходит, что считал ты, не спросясь хозяина. Личный приказ генералиссимуса… На этот раз будем согласовывать действия с фалангистами, и не только: влезут немцы и дай бог, чтоб не встряли еще и итальянцы. Недавно я говорил со Шрётером на эту тему.
