– Воздушная тревога! – крикнул кто-то.
Все, включая сержанта, бросились на выход, к ближайшему бомбоубежищу. В опустевшем салоне остались Портела, Фалько и маркер, нетерпеливо ожидавший, когда же эти двое последуют за остальными. Ну да, подумал Фалько, а шестнадцать песет за недоигранную партию достанутся ему.
– Кажется, ваш черед, – бесстрастно сказал Портела.
На мгновение их взгляды встретились, и Фалько понравилось увиденное. На губах Портелы играла даже не усмешка, а намек на нее. Легкая тень презрительной издевки.
– Бомба может упасть, – проблеял маркер.
– Извольте соблюдать правила, – сказал Фалько.
Улыбка Портелы обозначилась заметней. Оставаясь глух к вою сирен за окном, он с невозмутимым спокойствием мелил кий. Невольно подражая его манере, Фалько достал из кармана кисет и предложил Портеле уже свернутую сигарету.
– Спасибо, я не курю.
Фалько прислонил кий к столу, чиркнул спичкой и закурил. Затянулся, смерил взглядом шары и кегли.
– Сбейте двойку, это пятнадцать очков, – сказал покорившийся своей участи маркер.
Он так побледнел, что лицо у него стало того же оттенка, что и костяные шары на столе. Фалько не спеша изучал пространство, затянутое зеленым сукном. Два шара лежали в одном углу стола, почти вплотную друг к другу, а кегля, которую предстояло сбить, – в противоположном. Удар предстоял сложный, но путей к отступлению не было – маркер не сводил с Фалько перепуганных, а соперник – внимательных глаз. Фалько наклонился над бортиком, стараясь встать поудобнее, и отвел кий.
– Вы помните, какой у вас номер? – спросил Портела, увидев, под каким углом Фалько собирается нанести удар.
– Естественно.
– Вам следовало бы поглядеть на отметку, чтобы понять, что вам нужно.
– Я сам знаю, что мне нужно, – холодно сказал Фалько.
С улицы донесся грохот – сначала отдаленный, а потом поближе. Маркер вздрогнул. Фалько стоял неподвижно, дымя зажатой в углу рта сигаретой, и сощуренными глазами всматривался в расположение шаров.
– Первая кегля? – сообразил наконец Портела.
– Она.
– О-о… Трудный удар.
– Непростой.
– Придется бить очень крутой оттяжкой.
Фалько на мгновение вскинул глаза и взглядом встретился с Портелой. И отметил, что тот выдержал его со спокойным любопытством. Казалось, рвущиеся снаружи бомбы ни капли его не тревожат. Снова громыхнуло, теперь уже совсем рядом, будто прямо на улице.
– О господи! – пробормотал маркер. Нечастое по тем дням восклицание. Руки, опиравшиеся на бортик стола, тряслись.
– Убирайся отсюда, – презрительно бросил Портела.
– Но уже поздно идти в убежище, – жалобно произнес маркер.
– Спрячься в подвал, дубина.
Маркер не заставил себя упрашивать. Схватил причитавшиеся ему четыре песеты и бросился прочь со всех ног, лавируя между столами. Напоследок обернулся:
– Отчаянные вы.
Фалько, ощущая на себе взгляд Портелы, ударил энергично и коротко. Вышло безупречно. Биток ударился о второй шар, пошел назад, почти на середине срикошетил о длинный борт и двинулся по прямой к первой кегле.
– Ровнехонько тридцать одно, – сказал Фалько.
После отбоя воздушной тревоги они вышли вместе. И, словно заранее договорившись, двинулись к подножию лестницы, что вела к старинному собору. Ниже, между зданий на улице Каньон упала бомба, побив оспой осколков фасады и засыпав мостовую стеклянным крошевом и обрывками трамвайных проводов. Экой, прости господи, символизм, подумал Фалько, увидев, что шрапнель как бритвой срезала нижнюю лиловую полосу на трехцветном полотнище, вывешенном над входом в винный погребок. Жильцы соседних домов оценивали ущерб от бомбежки, мальчишки искали скрученные в жгуты осколки.
– Как насчет стакана вина? – спросил Фалько.
– Не откажусь.
Погребок притулился на углу рядом с папертью: мраморный прилавок, большие темные бочки, афиша, возвещающая о корриде 1898 года. Пахло грязными опилками и винной кислятиной. Фалько и Портела заказали по стакану красного и несколько минут говорили о всяких пустяках. Ни тот, ни другой не упомянул ни бильярд, ни бомбы. Один расспрашивал, а другой рассказывал о том, как работает в швейном ателье своего отца, очень известном на Калье-Майор. До войны оно процветало, а сейчас переживает трудности.
– Времена такие, что людей не больно-то заботит, как они выглядят… Разумеется, клиентов не убавилось, но гораздо меньше стали заказывать элегантные костюмы… Такие, знаете, чтоб как раньше. Никому они не нужны.
– Но обмундирование-то шьете?
– Только за счет этого и держимся. То же самое у хозяина мастерской, где на двери изображено огромное «борсалино»… Раньше торговал шляпами, а теперь пилотками да беретами.
– Ну, это естественно. Другие потребности сейчас у людей.
Портела взглянул на значок с серпом и молотом в петлице у Фалько:
– А вы на каком поприще подвизаетесь?
– Я мобилизован.
– Вы здешний?
– Из Гранады.
– Я ведь не жалуюсь, – сказал Портела, немного помолчав. – Так, наверно, и должно быть. Но все же надеюсь, все это пройдет и начнется нормальная жизнь.
– Что вы называете «нормальной жизнью»?
– Когда бомбы не падают и люди одеваются, как им нравится.
– Словом, как Господь заповедал, да?
Последовавшее молчание было неприятно. Портела уставился на свой стакан и не поднимал глаз на собеседника. Потом резко вскинул голову:
– Хоть вы и носите это, я не верю, что вы из тех, кто…
– Из кого?
– Из тех, которые не признают за другими право свободно высказывать свои мнения.
– А вы из каких?
Опять повисла пауза. На этот раз Портела ответил едва ли не с вызовом:
– Сами видели там, в биллиардной.
Фалько смотрел на него молча. Портела наконец пожал плечами, как бы признавая поражение.
– Я всегда считал – есть на свете такое, что делает людей братьями.
– Вы про мужество?
– В том числе.
– Без различия идеологий?
– Может быть, и без.
Фалько сделал глоток.
– Даже если речь идет о фашистах и антифашистах?
И почувствовал, что взгляд собеседника изменился, стал пронизывающим. Забеспокоился, подумал Фалько.
– Мы раньше с вами не встречались? – вдруг спросил Портела.
– Вроде бы нет.
– Да кто вы, черт возьми, такой?
