Он попытался понять, который час, но в такой темноте стрелки не разглядеть. По его расчетам около двух ночи. Он выждал еще немного, вперив глаза во тьму, потом поставил пистолет на боевой взвод, загнав патрон в ствол, открыл дверцу и вылез. В трех шагах от машины справил малую нужду. Ночь выдалась холодная, а близость реки добавляла противной сырости, так что он поднял воротник. Медленно пошел вперед, освободив голову от всяких посторонних мыслей, от всего, что не имело отношения к земле, по которой он ступал, к дому, который с каждым шагом становился ближе, к теням, которые окутывали поле и рощу. Сосредоточенно смотрел по сторонам, инстинктивно следуя самому главному принципу – прежде чем войти, узнай, как будешь выходить. Предусмотри наилучший путь отхода, кратчайший и самый безопасный, подходящий для того, чтобы убраться незаметно и быстро в соответствии с правилом скорпиона: «Взглянуть – ужалить – исчезнуть».
Двигаясь к дому, он старался держаться мест, куда падала самая густая тень. Перед дверью была железная калитка в каменном невысоком заборе. Он попробовал, убедился, что калитка заперта, без особого труда одним прыжком перемахнул стену и мягко приземлился по другую сторону. Продрался через кустарник запущенного сада и оказался возле дома – безмолвного и без всяких признаков жизни. Надеюсь, подумал он, адмирал меня не разыграл. И не ошибся.
Обследуя дом, повернул за угол и тут только услышал где-то снизу приближающееся ворчание, опережавшее стремительный силуэт. Собака, понял он. Этого не хватало. Дай бог, чтобы на цепи. Машинально вскинул пистолет и почувствовал, как дыбом встали волоски на руках. Не дальше метра от него раздался громкий, грозный, яростный лай. Он оборвался, когда Фалько нажал на спуск, и «браунинг», словно сам собой, подпрыгнул в руке от резкой отдачи, и вспышка осветила разинутую пасть, оскаленные клыки и вытаращенные глаза. Оборвавшийся лай погасил звук выстрела, и без того сильно смягченный глушителем.
Фалько замер, привалившись к стене и соображая, какие последствия могут быть от того, что случилось. Потом, вернув себе спокойствие, двинулся дальше – стремительно и осторожно. Если в доме кто-нибудь есть, лай мог разбудить его – или их. А мог и не разбудить. Прижимаясь к стене, он стал красться к дверям и в этот миг заметил свет в окне верхнего этажа. От этого открытия внутри плеснула волна радости и одновременно тревоги, кровь шумно забарабанила в виски – бум-бум, бум-бум, – но пульс постепенно успокаивался и вот выровнялся. Все идет хорошо, сказал себе Фалько. Ну, или почти хорошо. Ты на верном пути. Ты готов сделать, что собирался, и принять последствия. Все до единого.
Ко входу, украшенному чем-то вроде портика, вели три ступени. Он уже доставал из кармана отмычку, когда вдруг осветилась полоска под дверью и лязгнул запор, открываемый изнутри. Фалько поднял пистолет, дверь распахнулась, и в проеме, освещенная сзади из вестибюля слабосильной лампой, возникла мужская фигура. Фалько выстрелил в упор, и на этот раз звук, не заглушенный лаем, был похож на треск ломающейся деревяшки. Хрустнуло – и фигура обмякла, сперва стала оседать на колени, потом повалилась наземь, едва не уткнувшись головой в башмаки Фалько. На миг – и в очередной раз – тот подумал, что люди, насмотревшись фильмов, думают, будто застреленный зажимает ладонями рану, мелодраматически закатывает глаза, кривит лицо. На самом деле все не так. На самом деле человек именно обмякает, оседает, падает. Чтобы уж больше не встать.
Он перешагнул через труп, сумев разглядеть при скудном свете, что убитый был в рубашке, брюках и одних носках, и с пистолетом наготове вошел в дом. Полутемная гостиная была обставлена безликой мебелью. Было душно, от ковров и штор пахло пылью и затхлостью, как в кинотеатрах и прочих публичных местах, где редко проветривают. Судя по всему, в этот дом, пока его не реквизировали, приезжали на выходные, а новые хозяева мало заботились о чистоте и уюте. Фалько знал такие места – укромные места, где допрашивают и держат непростых арестантов. О нем-то и говорил адмирал. Здесь обеспечены тайна и безнаказанность. В глубине комнаты лестница, раздваиваясь, вела наверх и в подвал. Подвал Фалько решил оставить на потом, а сначала заняться верхом. На всякий случай заменил обойму, где оставалось три патрона – после второго выстрела автоматика подала четвертый в ствол, – на другую, снаряженную полностью. Было жарко. Ладонь слегка взмокла, шелковое кашне душило. Он сдернул его с шеи, уронил на пол и не стал подбирать. Вытер руку о штанину и вновь взял пистолет.
В этот миг наверху раздался чей-то голос. Мужской, раздраженный, с вопросительной интонацией. Слов было не разобрать. Он как будто окликал кого-то – может, того, кто был застрелен на пороге. Фалько очень осторожно, стараясь наступать сперва на пятку, а потом на всю ступню, дошел до лестницы, взглянул вверх и увидел деревянную балюстраду, на которую в этот самый миг из открывшейся двери – наверно, в спальню – упал свет. Фалько прицелился в это пятно и очень медленно, сдерживая дыхание, стал подниматься. Одна, другая, третья… пять ступенек. На узкой площадке наверху задержался, не опуская пистолет. Он дышал глубоко и размеренно и был готов продолжать начатое. В этот миг снова прозвучал голос, чья-то тень легла на перила балюстрады, а потом появился и человек. Теперь Фалько хорошо видел его – черноволосого, усатого, крепкого мужчину среднего роста, в трусах и майке. Фалько выстрелил два раза подряд, потому что первая пуля расщепила перила, и он не был уверен, что попал. После второго выстрела мужчина исчез. Фалько увидел его, быстро одолев оставшиеся ступени, – тот лежал на спине, раскинув руки и ноги, словно отдыхал. Судя по отверстию в майке – крови не было, – первая пуля попала в грудь, а вторая в шею, откуда толчками хлестала густая ярко-красная струя. Убит, подумал Фалько, но когда подошел вплотную, лежавший вдруг задергал ногами и простонал протяжно и хрипло. Широко открытые остекленелые глаза неподвижно уставились на Фалько. Тот наклонился, прижал ствол к левой стороне его груди, чтобы еще больше заглушить звук выстрела, и надавил на спуск.
Он осторожно, одну за другой, открывал двери. Их было пять, за одной оказалась ванная. В той комнате, откуда вышел усатый, больше не оказалось никого, другая тоже была пуста. В конце коридора он увидел двойные двери с матовыми стеклами и направился к ним. Из комнаты усатого шел свет, и в нем различались лестница и часть коридора. Фалько остановился перед дверьми, взялся за ручку и медленно открыл. Внутри было темно. Держа в правой руке пистолет, левой он пошарил по стене в поисках выключателя, а когда зажег наконец свет, увидел распростертую на кровати без матраса Еву Ренхель. Она лежала вверх лицом, голая, привязанная за кисти и щиколотки, и широко раздвинутые ноги придавали ей какой-то беззащитно-непристойный вид. Когда Фалько подошел ближе, приподняла голову и взглянула на него помраченным взглядом, одновременно сонным, растерянным и немного удивленным.
Фалько хотелось немедленно броситься к ней, но он подавил порыв. Ему предстояло осмотреть еще одну спальню и подвал. Убедиться, что никого больше в доме нет. А потому он круто повернулся и в этот самый миг налетел на вышедшего из соседней комнаты человека – тот был босиком и одной рукой заправлял рубашку в штаны. В другой он держал револьвер, и Фалько, прежде чем опомниться от неожиданности и начать действовать – он был слишком близко, чтобы пустить в ход пистолет, да еще с длинным глушителем, – подумал, что, если в доме есть еще люди Керальта, вся затея сорвется. На этом третьем противнике исчерпается лимит. Его возможностей.
