Вдруг незнакомец замедлил шаг и, подойдя к осветительному столбу, к которому была прикреплена вывеска «Остановка завод им. Бадаева. Троллейбус № 39, автобус №№ 107, 116», остановился. Прикрывшись зонтом, быстро провел по шершавой поверхности заранее зажатым в левом кулаке карандашом. На столбе осталась заметная черная линия.
Через несколько мгновений незнакомец снова энергично зашагал, затем свернул в арку ворот, оказался во дворе большого дома и исчез. Но в девять тридцать его можно было снова обнаружить у гостиницы «Украина». Он занял телефонную будку и набрал номер Г 3-26-94. На другом конце ответили: «Дэвисон». Услышав фамилию, звонивший нажал на рычаг и прервал связь. Спустя секунду, снова набрал тот же номер. Когда Дэвисон отозвался, незнакомец опять спокойно повесил трубку. И в третий раз набрал номер, но услышав ту же фамилию, не стал разговаривать, а молча водрузил трубку на место.
Затем незнакомец вызвал другого абонента — Г 3-2687־. Там ответили: «Монтгомери». Он повесил трубку, после чего, повторив подобную манипуляцию два раза, вышел из телефонной будки и смешался с толпой иностранных туристов, высыпавших из подъехавшего к гостинице автобуса.
Через тридцать минут у столба на остановке «Завод им. Бадаева» появился помощник военно-воздушного атташе США Алексис Дэвисон и осмотрел метку. А спустя шесть часов в подъезд дома № 5/6 по Пушкинской улице зашел мужчина, который изъял из тайника, устроенного за отопительной батареей, спичечную коробку, в которую было вложено шпионское донесение.
Этого субъекта прямо здесь же задержали сотрудники советской контрразведки и доставили для выяснения личности в управление милиции. Там он предъявил документ, удостоверяющий, что является сотрудником посольства США Ричардом Карлом Джэкобом. Американский вице-консул, приглашенный на разбирательство, засвидетельствовал личность задержанного и после рутинных формальностей забрал его с собой: попавший впросак сотрудник разведки Вашингтона пользовался правом дипломатической неприкосновенности.
А куда делся незнакомец, который поставил условную метку на столбе и затем произвел условные звонки по двум телефонам, установленным в квартирах американских дипломатов в доме № 18 по Кутузовскому проспекту? Ведь это был наверняка тот шпион, за которым охотились контрразведчики (звонки же означали, что он заложил свое донесение в тайник).
Оказывается, нет. Тогда на улицах столицы Советского Союза проводился следственный эксперимент. Роль американо-английского агента старательно разыграл сотрудник КГБ. А настоящий шпион уже десять дней сидел за решеткой и давал правдивые показания, чем воспользовались на Лубянке: в расставленную ловушку угодили
Сразу трое цэрэушников, прикрывавшихся дипломатическими должностями. Этим шпионом был Олег Пеньковский, полковник Советской Армии, кадровый разведчик, служивший в Главном разведывательном управлении (ГРУ) Генштаба Вооруженных Сил СССР.
Как становятся предателем?
Как могло случиться, что боевой офицер, участник Великой Отечественной войны, награжденный пятью орденами и восемью медалями, прослуживший в Советской Армии четверть века, нарушил присягу, преступил законы государственные и нравственные и стал изменником, предателем, тайным агентом английской, а затем и американской разведок?
В многочисленных материалах, опубликованных в советской печати сорок лет назад, когда шел судебный процесс над Пеньковским, невозможно найти удовлетворительный ответ на этот вопрос. Почему? Ну хотя бы потому, что репортерам строжайше запретили упоминать: предатель почти полтора десятка лет служил в ГРУ Генштаба, а немалая должность, которую он занимал в момент ареста — заместитель начальника иностранного отдела управления внешних сношений Государственного комитета по научно-исследовательским работам (ГКНИР) Совета Министров СССР, — являлась для него удобным прикрытием. Советские журналисты вынуждены были с самого начала лгать и выкручиваться, тогда как за пределами коммунистической империи и ее сателлитов все прекрасно знали, кто на самом деле Пеньковский. Непреложный факт, что он — не рядовой сотрудник разведывательной организация Генштаба, держался в секрете фактически лишь от нашего народа и населения социалистического лагеря.
Глупо, конечно, но это был неуклюжий шаблон тогдашней коммунистической пропаганды, наносивший ущерб в первую очередь самому кремлевскому режиму. Но что делать — так было, а из песни слов не выкинешь.
Перед началом процесса создали специальную прессгруппу, которая работала в здании Верховного суда СССР на улице Воровского, где шло разбирательство. В нее вошли ответственные сотрудники Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС, КГБ, ГРУ и Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР. Руководил группой заместитель заведующего агитпропом Анатолий Егоров, ставший впоследствии действительным членом Академии наук СССР, директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Все советские журналисты, освещавшие процесс, были обязаны получать здесь разрешение на публикацию своих материалов. Цензурировали строго. Нередко статьи «заворачивались» или подвергались большим сокращениям. В общем, пишущей братии работы хватало. Читателям старались навязать давным-давно выработанный партийной пропагандой стереотип: раз изменник, предатель, шпион — значит, растленный тип, предавший Родину из самых низменных побуждений — деньги, женщины, выпивка, всякие извращения человеческой натуры… Кстати, сам Пеньковский участвовал в создании такого представления о себе. Во время следствия он показал: «…я являлся носителем многих недостатков — был завистлив, себялюбив, тщеславен, имел карьеристские тенденции, любил ухаживать за женщинами, имел женщин, с которыми сожительствовал, ходил по ресторанам, еловом, любил легкую жизнь. Все эти пороки подточили меня и я сорвался… стал негодным человеком и предателем». и во время судебного процесса от своих слов не отказался.
Такую позицию подсудимого можно объяснить скорее всего тем, что следствие провело с ним соответствующую работу, я не исключаю, что Пеньковскому в той или иной форме дали понять: будешь, мол, сотрудничать со следователями, это учтут при вынесении приговора и, возможно, смягчат наказание. Вот он и стал не только давать правдивые показания, но и интерпретировать некоторые моменты в том направлении, которое было выгодно властям, особенно в пропагандистском плане.
К слову сказать, на процессе Пеньковский держался достойно: не юлил, не выкручивался, не пытался разжалобить, полностью признал свою вину. На вопросы отвечал спокойно, по-военному четко и кратко. Всегда был подтянут, собран. Я был на всех заседаниях с 7 по 11 мая 1963 года, кроме одного, закрытого, на которое представителей средств массовой информации не пустили, и могу это засвидетельствовать. И даже когда объявили приговор — смертная казнь через расстрел — ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не сделал ни одного жеста. И только сильно побледнел.
Нет, с этим полковником все было не так просто, как пытались тогда изобразить в советской прессе. Да и в зарубежной тоже. Конечно, он любил хорошо пожить, не чурался и обильного застолья. Не был равнодушен и к слабому полу. Но все это, как я могу судить, в допустимых границах. И безусловно, не эти человеческие слабости или пусть даже пороки толкнули его на измену.
