– Только в халат меня не обряжайте. Схожу в общежитие за спортивными брюками и тенниской.
– Сходи, – разрешила лейтенант. – И не надо мне «выкать». Я что, такая старая?
– Бросьте, Наталья Викторовна. Вы… ты очень даже симпатичная женщина.
– Ну вот, а ты лечиться у меня не хочешь.
Так я угодил в санчасть. Больных в ней было немного – двое красноармейцев из молодняка. Один до крови растер ногу на марше, тоже началось воспаление, и его срочно принялись лечить. У второго было расстройство желудка. Подозревали дизентерию и держали в изоляторе, дожидались, пока придут анализы.
Делать мне было абсолютно нечего. Иногда сидели, перекуривали с двумя санитарами. Они были дядьки в возрасте, общих тем мы не находили, и я читал книжки или писал письма домой. Через день меня навещал Михаил Ходырев, рассказывал, как обстоят дела во взводе, приносил свежие пупырчатые огурцы и яблоки.
С ним мы крепко сблизились за время войны и могли сидеть подолгу, вспоминая ту зиму. Но обычно он неожиданно прерывал разговор, смотрел на трофейные часы (память о войне) и торопился в роту.
– Пошел я, Василий Николаевич, а то политрук гундеть начнет.
К моему удивлению, замещать меня оставили не Ходырева, прошедшего огонь и воду и хорошо знавшего службу, а младшего политрука, парня лет двадцати из комсомольских работников, закончившего лишь трехмесячные курсы политработников.
Гриша Чередник меня посещениями не баловал. Но мое лечение затягивалось, пальцы подживали плохо, и через неделю старший лейтенант явился лично, задал несколько дежурных вопросов о здоровье, озабоченно наморщился:
– Смотр через три недели, а ты, как нарочно, в санчасти завяз. Долго еще лежать будешь?
– Об этом у Натальи Викторовны спроси. Пальцы пока не зажили, не отпускает, хотя я просился.
Чередник позвал через санитара нашего врача и стал объяснять ей, что лейтенант Гладков очень нужен в роте. Предстоят боевые стрельбы, смотр, а он тут клопов давит. Я вдруг отчетливо заметил, как изменился мой старый товарищ. В голосе сквозили командирские требовательные нотки, и на врача он смотрел как-то свысока. Я вдруг вспомнил разговор о том, что готовится какое-то перемещение по службе, и Чередника прочат на должность комбата. Видимо, многое зависело от результатов стрельб и смотра, поэтому он торопил меня с выпиской.
– Клопов у нас никто не давит, – резко отозвалась Наталья, – потому что в санчасти их нет. А Гладкова я выписать не могу. Что толку? Походит в сапогах день-два, и снова пальцы воспалятся.
– Ну хотя бы через недельку, – приумерил свою прыть мой старый товарищ (может, уже бывший?).
– Посмотрим. Через неделю, возможно, и выпишем.
Наталья Викторовна ушла, а Григорий, посмотрев ей вслед и оценив стройную фигурку, обронил:
– Хорош ты, Васек, здесь пристроился возле красивой врачихи.
– Чего ты несешь, Гриша? – вспылил я. – Скажи лучше, какого рожна политрука моим взводом командовать поставил? Ведь есть помкомвзвода Михаил Ходырев. Или, по-твоему, он бы не справился? Тем более смотр впереди, а он дисциплину умеет держать и подготовку бы лучше организовал.
– Знаешь, Василий, лежи возле своей красивой врачихи и в служебные дела не лезь. Как выпишешься, тогда и продолжим разговор.
Чередник ушел, оставив пакет, который я не трогал до вечера. Потом развернул. Там было несколько хороших крупных яблок, плитка шоколада, печенье и чекушка «Столичной», аккуратно завернутая в газету. Яблоками и печеньем я поделился с бойцами, а вечером набрался храбрости и пришел в кабинет к Наталье Викторовне.
Опыт общения с женщинами у меня был невеликий. Не зная, с чего начать разговор, я помялся и ляпнул напрямик:
– Вот тут шоколадка для вас. И еще маленькая бутылка водки. На двести пятьдесят граммов. Может, выпьем по рюмочке?
Наталья окинула меня удивленным взглядом. Думаю, что в эти секунды она решала, как выставить меня за дверь. Я ее опередил:
– Извините, если что-то не так.
Я оставил шоколадку на столе, чекушку торопливо сунул в карман брюк и попятился к выходу. Думаю, если бы врач увидела во мне опытного ловеласа, я бы вылетел пробкой. Наталья усмехнулась, внимательно посмотрела на меня.
– Ну вот, еще один соблазнитель появился. Присаживайся, раз пришел, Василий Николаевич.
– Спасибо, – присел я на кончик стула.
– А чего ж ты с водкой к даме явился? Обычно шампанское несут и цветы.
– Нет у меня шампанского, а шоколад хороший. Угощайтесь.
– К нему бы чай надо, но не хочется санитаров тревожить. Подумают невесть что, а ты ведь просто выпить водки пришел, так? От скуки…
Я шумно вздохнул и повернулся к окну, за которым сгущались летние сумерки. Я не был опытным сердцеедом, но и давно перешагнул порог деревенского парня-простачка. Я бы не рискнул прийти к нашему красивому врачу. Но что-то подсказывало, что она питает симпатию ко мне и, возможно, ждет, когда я сделаю первый шаг.
Наталья развернула фольгу, отломила несколько долек.
– Угощайся.
– Спасибо.
– А в селе небось невеста осталась.
– Нет у меня невесты.
– Что, девушек стороной обегаешь?
– Почему обегаю? Встречался с одной, но теперь все в прошлом.
Прости меня бог, если он есть на свете, что я предавал в ту минуту мою коржевскую любовь, учительницу Таню. Ведь она ждала меня и прислала уже два письма. Мы разговорились. Наталья вскипятила чаю, потом насмешливо сказала:
– Доставай свою чекушку. Правда, рюмок я не держу. Стаканы есть и мензурки. Тебе что лучше?
– Мензурку.
– Тогда ты до ночи сидеть здесь будешь.
Она поставила стакан. Я выковырнул пробку и налил граммов семьдесят.
– Наталья Викторовна, давайте со мной за компанию.
– Хватит «выкать», – и с этими словами достала мензурку.
– За что пить будем?
– В санчасти только за здоровье водку употребляют.
Мы выпили, и врач-лейтенант торопливо убрала со стола стакан и мензурку.
– Глупость какая-то, – откусывая шоколадку, проговорила она. – Врач с пациентом водку пьет. Если увидят, сплетен не оберешься. Убирай подальше свою бутылку. Раны не беспокоят?
– Нет, – запихивая чекушку в карман, замотал я головой.
– Пулевые ранения. Повезло тебе, что ниже на пяток сантиметров пуля не угодила. Пробитое легкое годами не заживает.
– Повезло, – согласился я. – Пулеметчик сильно нервничал. Мы уже вплотную к укреплениям подобрались, гранаты вовсю летели.
– Больно было?
– Я тогда ничего не понял. Удар, толчок – и в глазах все помутнело. Очнулся на снегу, а меня уже перевязывают. Спасибо ребятам, а то бы кровью истек. Больно было, когда в санях в санбат везли. Вроде снег мягкий, а на каждом ухабе словно спицу раскаленную в спину втыкают.
