Бронебойные снаряды не дают разрывов. Выпущенные с расстояния километра, они исчезали еле заметными светлячками или ударялись о мерзлую землю и рикошетили, поднимая фонтаны снега.
В сторону батареи полетели мины укрытой за буграми 80-миллиметровой минометной батареи. Танки, уклоняясь от снарядов, маневрировали и увеличили ход. Взвод легких «сорокапяток» дал залп, когда головные машины приблизились к позициям метров на триста. Общее расстояние составляло четыреста метров – это было далековато.
В принципе на таком расстоянии бронебойные снаряды «сорокапяток» по техническим нормам пробивают сорок миллиметров брони. Но это не полигон, и снаряды летят под разными углами, да и броня многих танков уже усилена, висит дополнительная защита – гусеничные звенья.
Я отчетливо разглядел, как чиркнул о броню головного Т-4 небольшой снаряд «сорокапятки» и ушел рикошетом. В сторону противотанкового взвода потянулись пулеметные трассы и полетели первые ответные снаряды.
По траншее шагал бледный и напряженный капитан Чередник. На батальон недавно выделили два противотанковых ружья с расчетами, но они пока молчали.
– Открывайте огонь! – потребовал капитан.
– Далековато, – возразил сержант-бронебойщик. – Сейчас подпустим поближе.
– Гладков, – повернулся он ко мне. – Истребители танков на месте? Если артиллерия атаку не отобьет, будем действовать сами.
– На месте, – кивнул я.
Рослые, наиболее подготовленные бойцы с гранатами и бутылками с КС прижимались к стенке траншеи, ожидая, когда танки подойдут ближе.
Основная часть двигалась на второй батальон, но пара машин катила прямо на нас, Т-3 с 50-миллиметровыми пушками. По ним выстрелили наши бронебойщики, целясь в борт. Удивительно, но они сработали точнее, чем артиллерия. Пули угодили в моторную часть одного из танков, и двадцатитонная машина дернулась, замедлила ход и даже остановилась.
– Бейте еще! – кричали бронебойщикам.
Танк попятился назад, сквозь решетку жалюзи шел дым, выбился один, другой язычок пламени. Выскочивший на броню танкист набросил на жалюзи брезент, сбивая огонь.
В поврежденный танк угодил снаряд «сорокапятки», а танкиста сбросила на снег очередь «Дегтярева». Дальнейшие события развивались стремительно, сменяя друг друга, как в ускоренном кинофильме.
Дымящаяся машина продолжала рывками отступать, непрерывно стреляя из пушки и пулеметов. «Сорокапятка» догнала его еще одним снарядом – и тут же исчезла среди фонтана мерзлого крошева и закопченного снега.
Фугасный снаряд, выпущенный из 75-миллиметрового орудия тяжелого «панцера» Т-4, разбил «сорокапятку», раскидав в стороны ее отважный расчет. Еще два снаряда разнесли вторую пушку, третья молчала, видимо, была повреждена.
Ближний ко мне бронебойный расчет стрелял в борт Т-4. Я видел, как лихорадочно посылают пулю за пулей бронебойщики, но взять тяжелую машину не могли. Угловатая башня с коротким орудием развернулась в их сторону. Снаряд взорвался с оглушительным грохотом, от которого заложило уши.
Когда рассеялся дым, я увидел исковерканное ружье, торчавшее из груды земли, и ползущего бойца с окровавленной головой. Командир первого взвода Давыдов и его бойцы бросили несколько противотанковых гранат и бутылку с горючей смесью.
Гранаты были нового образца, РПГ-41, довольно мощные, но весили без малого полтора килограмма. Они не долетели до цели и взорвались шагах в десяти от траншеи. Более легкая бутылка с КС лопнула рядом с танком. Растаскивая гусеницей липкое пламя, Т-4 перемахнул траншею и оказался за нашими спинами.
Вслед за ним шел легкий танк Т-38 и бежали десятка три автоматчиков. Нас брали в клещи. Тяжелый Т-4 раздавил последнюю «сорокапятку» и вел огонь по траншее из пушки и пулеметов.
– Он нас прикончит, – подбегая ко мне, крикнул лейтенант Давыдов.
– Бери двух бойцов и попробуй приблизиться к нему по отсечной траншее.
– Она всего метр высоты. Не добежим.
– Добежишь, если жить хочешь, – со злостью оборвал я взводного.
На позициях второго батальона творилось вообще черт знает что. Танки утюжили траншею и окопы, с десяток машин прорвались вперед и шли по направлению к штабу и тылам полка. По ним вела огонь батарея трехдюймовых орудий Ф-22 и гаубицы. Наш третий батальон после гибели взвода «сорокапяток» мог рассчитывать только на свои силы.
Я бежал по траншее, подбадривая людей и указывая цели. Нельзя было подпустить близко чешский танк Т-38 и автоматчиков. Если они приблизятся – вряд ли мы сумеем выстоять. И еще этот чертов «гроб» Т-4! Он хладнокровно всаживал снаряды и пулеметные очереди с расстояния ста шагов.
Второй противотанковый расчет был тяжело ранен, ружье лежало на бруствере. Я подозвал старшину Сочку:
– Родион, бери помощника, бей по гусеницам.
– Да я ни разу не стрелял из этой кочерги, – отозвался всегда уверенный в себе старшина. – Ладно, попробую…
– Ты что, не видишь, у тебя танк за спиной? – рванул меня кто-то за воротник шинели. – Раскрой глаза пошире!
Это был капитан Чередник. В овчинном полушубке, шапке-кубанке, с пистолетом в руке, он толкнул меня к брустверу. Я больно ударился грудью о замерзший край траншеи. Через секунду новый толчок свалил меня и комбата. Снаряд, выпущенный в нас, взорвался с недолетом.
Ком мерзлой земли ударил в лицо бойца, который подавал старшине патроны к противотанковому ружью. Пулеметная очередь выбила из бруствера фонтаны крошева, а Сочка, успев выстрелить, бросился на дно траншеи. Он сделал это вовремя. Снаряд калибра 75 миллиметров на этот раз прошел чуть выше, динамическим ударом сбросил ружье и взорвался метрах в семи от нас.
Лейтенант Давыдов с двумя бойцами сумели подбежать по отсечной траншее ближе к «панцеру» Т-4 и запустили в него несколько бутылок с горючей смесью.
Две штуки угодили в борт, пламя стекало по гусенице, колесам. Экипаж, развернув башню, выстрелил из орудия и попытался уйти подальше от траншеи. Но Сочка, видимо, повредил гусеницу, которая через минуту лопнула.
– Добивайте его, – крикнул Чередник и несколько раз подряд выстрелил в горящую машину из пистолета.
– Товарищ старший лейтенант, – бросился ко мне невысокий широкоплечий боец, прижимая к груди окровавленную руку. – Взводного убили… разорвало снарядом вместе с сержантом.
Красноармейца трясло как в лихорадке, он был без шапки, телогрейка забрызгана кровью.
– Мы его подпалили… а товарища Давыдова и сержанта снарядом…
– Что с рукой?
– Осколок. Но пальцы шевелятся.
– Молодец, Щербак, – вспомнил я фамилию бойца. – Сейчас тебя перевяжут.
– Горит, сучонок, – не мог отойти от возбуждения красноармеец.
Но для меня главным в эти минуты было отбить атаку автоматчиков и обезвредить, отогнать, поджечь или взорвать чешский недомерок с его 37-миллиметровой пушкой.
