И здесь же торчали из снега подкованные сапоги, каски, вздернутые вверх руки замерзших немецких артиллеристов. Неподалеку застыл танк Т-3, вернее, его нижняя часть. Башню сорвало сильным взрывом, а опорную плиту развернуло поперек.
По другому танку словно ударили огромным молотом. Лопнула в нескольких местах броня, разорвало гусеницы и выбило несколько колес. Поодаль стояли штук двенадцать сгоревших танков Т-3 и самоходных установок. И снова трупы немецких солдат и офицеров.
В одном из небольших городков, где мы остановились на ночь, я увидел огромное количество брошенных автомашин. Их было невозможно сосчитать, но думаю, что фрицы оставили здесь машин пятьсот, не меньше. Часть грузовиков обгорели, моторы были взорваны. Немецкие водители возили с собой небольшие заряды взрывчатки и были обязаны, оставляя машину, взорвать ее. Однако сделали это немногие. Причину мы поняли днем, когда продолжили путь по дороге. Мы увидели на обочинах множество немецких трупов. Отступавших догнали наши танки и уничтожили. Часть тел были сплющены гусеницами, в обледеневших шинелях виднелись пробоины от пуль.
Дня через два наш батальон, переброшенный вперед на грузовиках, атаковал полусгоревшую деревеньку. Наступали мы дружно, тем более нас поддерживала батарея полковых «трехдюймовок». Постоянно звучали команды: «Вперед! Не останавливаться!»
Комбат Чередник был возбужден и, кажется, перед боем выпил. Это победное настроение и желание отличиться обошлось нам дорого. С бугра, где торчали трубы сгоревших домов, по нам ударили минометы, открыли огонь штук пять пулеметов. Атака захлебнулась. Чередник, в распахнутом полушубке и с пистолетом в руках, крикнул мне:
– Ты чего разлеживаешься? А ну, поднимай роту.
Неожиданно вмешался политрук Аркадий Раскин:
– Надо обдумать, как действовать дальше. Глянь, сколько людей полегло.
Не знаю, чем бы все кончилось, но неподалеку взорвалась мина. Осколок распорол белый полушубок комбата и полоснул по руке. Григория Чередника увели, а мы с Валентином Дейнекой, посовещавшись, решили ударить с фланга.
Я взял с собой третий взвод, и мы обошли по глубокому снегу деревню с левого фланга. Почувствовав, что их окружают, немецкий заслон быстро погрузился в две бортовые машины и, под прикрытием бронетранспортера, покинул село. Ни одного убитого фрица мы не нашли, а сами потеряли около двадцати человек погибшими. И заслон был пустяковый, человек тридцать солдат во главе с офицером, зато хорошо вооруженный. Позже мне не раз придется столкнуться с подобной тактикой немцев при отступлении.
Основные силы немцев отступали, а их прикрывали небольшие группы пулеметчиков и минометы. Свою задачу этот взвод выполнил. Мы провозились возле деревеньки почти весь день, отправили в санчасть более сорока человек раненых и остались дожидаться подхода полка.
Помню, мы хотели погреться и зашли в один из домов. Он был забит женщинами и детьми. Люди сидели, лежали на полу, дети плакали. Места для бойцов в уцелевших домах не хватило. Пришлось ночевать у костров, хотя мороз зашкаливал градусов за двадцать пять.
Другую деревню мы освободили довольно удачно. Обошли ее с тыла, а когда заслон на трех грузовиках с прицепленной пушкой стал отходить, открыли по нему пулеметный огонь. Сумел прорваться лишь один грузовик, весь исхлестанный пулями. Две других машины горели.
Более двадцати немецких солдат остались лежать на снегу. Мы захватили 47-миллиметровую противотанковую пушку, два пулемета и с десяток автоматов. Капитан Чередник получил благодарность от командира полка. Козырев хорошо был осведомлен и о первом неудачном бое. Но на потери смотрели тогда сквозь пальцы. Главное – бить врага!
Наш полк принял участие еще в ряде наступательных боев. Но продвижение Красной армии в феврале – марте 1942 года замедлилось. Понеся в ходе трехнедельного наступления существенные потери, мы встали в оборону недалеко от станции Селижарово. Здесь среди мартовских снегов вели бои, отбивая контратаки немцев. Временами наносили удары и мы.
Заканчивалась тяжелая зима 1941/42 года. Победа под Москвой показала, что мы умеем воевать. В будущее смотрели с оптимизмом.
Глава 8
Сталинград
В мае сорок второго года меня назначили помощником командира полка по строевой части. Незадолго перед этим я был снова ранен (пробило осколком правую руку), а после выписки из медсанбата получил приказ о новом назначении.
На этот раз я не пытался спорить с командиром полка Козыревым. Я понял, что он хочет дать мне возможность отдохнуть после трех ранений и долгих месяцев, проведенных на передовой.
Ребята проводили меня нормально, хорошо выпили, желали вернуться в должности комбата.
– Какой из тебя штабник? – хлопал меня по плечу лейтенант Валентин Дейнека. – Столько дорог вместе прошли, а теперь будешь в компании со штабными крысами. Это не дело!
Миша Ходырев смотрел на меня грустными глазами. Я только сейчас понял, насколько дорог мне этот смуглый, небольшого роста парень. Мы прошли с ним Финскую войну, бои под Смоленском и Москвой. Он знал все о моей жизни, ни с кем другим я не был так откровенен в наших долгих разговорах, а я хорошо знал его довоенную жизнь в маленьком рыбацком поселке под Астраханью.
– Не грусти, Миша, – с усилием улыбаясь, говорил я. – Из полка я ведь никуда не ухожу. Еще надоем вам своими визитами да проверками.
Ходырев молча кивнул, а Захар Антюфеев, разливая водку по кружкам, заметил:
– Приходи почаще, Василий Николаевич. Лишний раз Чередника одернешь. А то он слишком большим начальником стал, из взводных сразу в комбаты прыгнул. Вот голова у него порой и кружится.
Григория Чередника на свои проводы я не позвал, хотя он небрежно намекнул:
– Ты звякни, когда уходить будешь. Может, приду, опрокинем граммов по сто.
Это «может» меня неприятно задело. Ведь мы были знакомы с тридцать седьмого года, на соседних койках в военном училище спали. Я ему не «звякнул». Знал, что стесненно будут чувствовать себя сержанты из моей роты, младший лейтенант Юра Савенко, которому нередко доставалось от комбата за различные промахи. Да и Валентин Дейнека, недоучившийся курсант, а теперь командир девятой роты, с трудом выслушивал поучения комбата Чередника.
А ведь Валентин за успехи в учебе после первого курса, один из немногих, сразу получил «лейтенанта». Возглавил в бою остатки практически уничтоженной роты и отбил атаку немецких танков. Даже полковник Усольцев как-то заметил:
– Этот парень далеко пойдет. Умеет за собой людей повести.
В штабе я работал до сентября. Конечно, штаб полка не бог весть какая величина, но все же это не окопы. Вскоре я наглядно убедился, что означает поговорка: «Кому война, а кому мать родная!» Здесь сложился свой небольшой кружок (коллективом я его не назову) сумевших хорошо устроиться офицеров.
Они не спали в сырых землянках, где протекал потолок, а порой среди ночи обрушивались земляные нары, и ты сползал в ледяную лужу на полу. Я уже не говорю об обстрелах и постоянном риске быть убитым или искалеченным. Люди глушили тоску водкой, хоронили товарищей и постепенно привыкали к мысли, что тебя рано или поздно убьют. Война ломала психику и одновременно сплачивала людей.
