– Ну хорошо, что своего прислали на должность комбата.
Мы обнялись и присели переговорить.
– Одна «сорокапятка» осталась, снаряды есть, но желательно бронебойных подвезти.
– Я уже дал задание старшине. Отвезет раненых и заедет на склад боепитания. Крепко на вас фрицы навалились.
– Не то слово. Напролом ломились. Я такого боя за всю войну не видел. Наверное, приказ получен жесткий – пробиваться любой ценой к Сталинграду и выручать армию Паулюса.
– На нашем фланге всего два орудия остались: Ф-22 и «сорокапятка». Буду звонить Козыреву, просить еще артиллерию. Часть своих бронебойщиков распределю по ротам.
– Знаешь, Василий, – тоскливо заметил всегда жизнерадостный и уверенный в себе лейтенант, – если артиллерии не подбросят, второго такого удара мы не отобьем. Нас гаубицы неплохо выручили, но что будет на этот раз, не знаю.
– Отступать категорически запрещено, за спиной Сталинград.
– Москва или Сталинград… Всегда одно и то же – стоять до последнего. Только много ли мы голыми руками навоюем?
Я позвонил Козыреву и обрисовал обстановку.
– Боеприпасы тебе везут, – ответил командир полка. – Противотанковых ружей у тебя два десятка есть. Подброшу две «полковушки» с запасом снарядов. Больше ничем помочь не смогу. Как настрой у личного состава?
– Так себе. Погибших хороним, траншеи в порядок приводим. Гаубицы в случае атаки смогут нам помочь?
– Не смогут, – резко отозвался Козырев. – И брось этот настрой: «так себе, людей хороним»! Себя не хорони. Или зря я тебе батальон доверил?
– Вам виднее. Но задачу мы свою выполним, можете не сомневаться.
– Это уже лучше. Подкрепление пришлю, тыловиков с десяток и новички из маршевой роты. Зеленые еще, но в бою люди быстро учатся.
До темноты батальон и противотанковая рота укрепляли траншеи и окопы. Две легкие короткоствольные «полковушки» хотя имели неплохой калибр – 76 миллиметров, но против танков были не слишком эффективны. Обе пушки окапывались метрах в ста за траншеей.
Старшина Сочка дважды мотался на склад боепитания. Привез противотанковые гранаты, бутылки с КС, патроны. К вечеру мы едва двигались от усталости. Сели поужинать в блиндаже комбата, выпили водки, немного оживились.
Люди были расставлены по местам, оружие приготовлено к бою. Основная часть бойцов отдыхала в землянках. Точнее, спали. Люди валились с ног от усталости и пережитого напряжения. Кое-как поужинав и выпив «наркомовские» сто граммов с прицепом, сразу засыпали, не обращая внимания на холод.
Я поделил дежурство командирского состава, приказав разбудить себя в четыре часа утра. Во второй половинке блиндажа устроился рядом с телефонистом мой новый ординарец.
Санинструктор Вика растерянно перебирала какие-то вещи, потом неожиданно спросила:
– Мне с вами лечь прикажете, Василий Николаевич?
Я не удивился. За время войны насмотрелся всякого. Поглядев внимательно на девушку – младшего сержанта с медалью «За боевые заслуги», ответил:
– Как я такое могу приказать?
– Вы комбат, а я простой санинструктор… и вообще, не надо наивный вид делать. Все вы понимаете.
– Виктория, успокойся. Ты выпила, да еще за Гришу переживаешь. Ложись вон на те нары возле печки и спи. Завтра тяжелый день будет.
– Спасибо за сочувствие, – в голосе девушки звучали надрывные нотки. – Только тогда среди ночи не лезьте.
Я ничего не ответил. Потрескивая, горела коптилка, сделанная из снарядной гильзы. Ординарец Никита Логунов принес мне почищенный автомат и запасной диск.
– Может, пистолет почистить? – спросил он.
– Не надо, сам почищу. Ложись отдыхать на нары. Будешь санинструктора и меня охранять.
– Я могу и в прихожке. Только там холодно.
– Подкинь дровишек и ложись здесь.
У меня тоже слипались глаза, но я упрямо возился со своим ТТ: смазал, насухо протер, заново набил обоймы. Снова обошел траншеи и вернулся в блиндаж. Завтра действительно будет тяжелый день.
Не знал я только одного: что завтрашний и последующие дни круто изменят мою судьбу. Такое нередко случается на войне.
Бои под Смоленском и Москвой были не менее ожесточенными. Но здесь, юго-западнее Сталинграда, решалась судьба не только окруженной 6-й армии Паулюса, но и всего южного участка фронта. Подступал один из главных переломных моментов войны.
Только этим можно объяснить ту стремительность и упорство, с которыми шли вперед немецкие бронированные части и штурмовая пехота. Артиллерийская подготовка была недолгая. Однако на нас обрушилась тяжелая артиллерия: 150-миллиметровые орудия и шестиствольные минометы калибра 158 миллиметров.
Все вокруг заволокло дымом. Снаряды и мины били, как огромные молоты, сотрясая землю и оглушая людей. Мне кажется, что немцы допустили ошибку. Они не ставили целью направленным огнем уничтожить довольно узкую линию обороны. Главной задачей было показать мощь своей артиллерии, загнать нас в норы, а затем добить танковой атакой.
На этот раз танков и самоходок было около двух десятков. Первым открыл огонь расчет «трехдюймовки» Ф-22, самой дальнобойной нашей пушки. Затем звонко и часто ударила «сорокапятка», и рано, слишком рано начали стрельбу короткоствольные «полковушки».
Кое-где не выдержали нервы у батальонных бронебойщиков, захлопали торопливые выстрелы, хотя до головных танков расстояние составляло метров четыреста. Я бежал по траншее и кричал расчетам ПТР:
– Не торопитесь! Подпустите их поближе!
Бронебойщики из моей роты, более подготовленные, замерли в ожидании. Я мог надеяться на их выдержку и хладнокровие своих командиров Юрия Савенко, Михаила Ходырева, Андрея Долгова.
Капитан, вставший за прицел громоздкой пушки Ф-22, сумел пробить броню тяжелого «панцера» Т-4. Вложил еще один снаряд в нижний ряд колес, вывернул пару штук и порвал гусеницу. Танк был обездвижен, молчало длинноствольное башенное орудие, но добить машину капитан не успел.
Вырвавшийся вперед еще один Т-4 накрыл расчет осколочно-фугасным снарядом. Капитана и его людей раскидало в стороны, пушка завалилась набок. Чтобы сделать точный выстрел и вывести из строя самую сильную пушку в нашей обороне, танк вынужден был сделать короткую остановку.
Этим воспользовался расчет «сорокапятки» и выпустил три снаряда, один из которых вбил внутрь и смял пулеметную установку под башней танка. Небольшая бронебойная головка, раскалившаяся до белого свечения, прошила насквозь пулеметчика и закувыркалась внутри, разбрызгивая искры и обжигая экипаж.
Механик-водитель отпустил сцепление, танк сделал рывок, но двигатель через несколько метров заглох. В боевом отсеке плясали языки огня, раскаляя массивные снарядные гильзы. Обгоревший наводчик распахнул боковой люк и вывалился на снег. Он катался, пытаясь избавиться от сильной боли, а офицер, командир машины, разворачивал орудие в нужную сторону. Ему мешал дым. Затем в броню угодил еще один снаряд, и лязгнули несколько пуль, выпущенных из противотанковых ружей.
