Федор Ютов бросил гранату, взрыв опрокинул «зброевку». Я тоже швырнул обе свои РГД-33. Немецкое отделение, наполовину выбитое, огрызалось огнем МГ-42 и тоже бросало гранаты. Командир взвода Трегуб вместе со своим помощником-сержантом стреляли из автоматов и заставили уцелевших немцев попятиться назад.
Мы могли бы добить отделение, не подставляясь под пули, но у кого-то не выдержали нервы:
– Чего отлеживаетесь? Добьем сволочей!
– До траншеи пять шагов!
Тщетно пытался остановить поднявшихся навстречу пулеметам людей танкист Федор Ютов. Отделение фрицев было растоптано, добито, а штрафники с ревом бежали к траншее, до которой оставалось более ста метров. Был вынужден бежать и я, понимая, что расстояние слишком велико и нас всех уничтожат.
Надобности в этом бездумном рывке не было. Мы имели возможность вести наступательный бой перебежками, и у нас имелись все шансы добиться успеха. Но все полетело кувырком. Сыграли свою роль отчаяние, выпитый спирт, сдавшие у многих нервы. Сейчас мы добьем этих крыс, зажатых в кольцо и не желавших сдаваться!
Не в ту сторону сработала примитивная пропаганда политработников, которая изображала солдат 6-й армии Паулюса как оборванных, слабых духом недобитков, трусливо прятавшихся в подвалах разрушенного Сталинграда. Это было не так.
Почуяв опасность, немцы в траншее быстро перегруппировались. Сдаваться никто не собирался. Навстречу ревущей толпе ударил пулемет и не меньше десятка автоматов. На бруствер подняли старый кайзеровский пулемет МГ-08 (похожий на наш «максим»), и он заработал, как швейная машинка, рассыпая сплошную строчку пуль.
Подтянули еще один МГ-42, который сразу уложил на снег не меньше десятка бегущих впереди штрафников. «Пила Гитлера» скорострельностью двадцать пуль в секунду наделала бы беды, но Валентин Дейнека открыл огонь из «Дегтярева». Опытный пехотный командир владел ручным пулеметом умело. Очереди перехлестнули бруствер, отбросили первого номера, звякнули по металлу, разбивая кожух МГ-42. Бегущие к траншее бойцы залегли.
Еще с полчаса продолжалась перестрелка, пока остатки первого и второго взвода не укрылись в воронках, старых окопах, среди развалин сгоревших домов.
Мы сумели этим отчаянным броском приблизиться к траншеям еще метров на тридцать. Примерно два десятка убитых и тяжелораненых бойцов остались на снегу. Тех, кто еще шевелился, добивали выстрелами из траншеи.
У оставшихся в живых почти не оставалось патронов. Стреляли редко и, матерясь, обещали:
– Ужо на штыки всех насадим!
– Недолго вам жить осталось, морды фашистские…
– Сталинград хотели взять! Здесь и останетесь.
Но я видел, что это не больше чем размахивание кулаками после неудачной попытки завершить бой одним ударом. Мы понесли новые потери, нас зажали на узкой полосе пулеметным огнем, а ответить было нечем – патронов осталось мало, особенно к ППШ и единственному уцелевшему «Дегтяреву».
Но нервы не выдерживали и у немцев. Наш неожиданный отчаянный рывок их крепко встряхнул. Они продолжали беспорядочную стрельбу, грозили нам расправой и матерились на ломаном русском.
Однако обе стороны чувствовали – развязка приближается. Снова приходили в себя штрафники, шарили в снегу и в подсумках погибших, разыскивая патроны. Усиливалась и снова рвалась наружу злость. Особенно когда мы видели суету в немецких траншеях. Понеся потери, там спешно латали дыры в обороне.
Уносили убитых и раненых, набивали ленты и магазины, а временами швыряли в нашу сторону гранаты с длинными ручками. Они взрывались с недолетом, но, видимо, отчасти снимали напряжение у обороняющихся.
– Поиграйтесь напоследок, – цедил сквозь зубы Федор Ютов, тщательно протирая патроны и загоняя их в казенник винтовки.
Убили Петра Кузовлева. Рядового штрафной роты, который после своей гибели автоматически восстанавливался в прежнем звании. Родным пойдет сообщение, что лейтенант Петр Анисимович Кузовлев погиб в бою с немецко-фашистскими захватчиками и похоронен в братской могиле на юго-западной окраине станции Воропоново Сталинградской области.
В этом сообщении ничего не будет сказано о том, что Кузовлева судил военный трибунал и воевал он в штрафной роте. Искупил вину кровью, и больше в его грехах копаться никто не станет.
В разных местах лежали несколько тяжелораненых бойцов. Троих мы сумели вытащить и перевязать. К другим приблизиться было невозможно. Их добивали одного за другим пулеметными очередями. В воронку заполз молодой лагерник с перебитой ногой и, стоная от боли, звал приятеля:
– Шмон, помоги… слышь, Серега.
Так я узнал, что вокзального вора по кличке Шмон зовут Сергей. Он сопел и беспокойно оглядывался по сторонам. Его просил о помощи товарищ, с кем он пробыл не один год в лагере. Но ползти к воронке было опасно, Шмон сам мог угодить под пулю. Чтобы как-то оправдаться перед «братвой», он выставил ствол автомата и дал пару очередей в сторону траншеи.
В ответ заработал пулемет, а Самарай с досадой бросил:
– Не кипешись. Если ссышь дружка спасти, нечего лишний шум поднимать.
– Тут не подлезешь, – оправдывался Шмон. – Фрицы в момент пришьют.
– Ну и лежи тогда молча.
Никита Рогожин поймал на мушку особо активного пулеметчика. Звонко хлопнул выстрел, звякнула пробитая каска. Нам ответили длинной беспорядочной очередью, и снова наступила временная тишина.
У Зиновия Оськина пуля вырвала клок телогрейки из рукава и слегка задела плечо. Словно полоснули ножом. Когда его перевязывали, он окликнул меня:
– Товарищ капитан, я ранен.
Трегуб, лежавший вместе с нами, буркнул:
– Тут капитанов нет, а у тебя не рана, а царапина. Почисть винтовку, она снегом забита.
Сам лейтенант заряжал автоматный диск. Перехватив мой взгляд, протянул горсть патронов:
– Подзаряди ППШ. Диск, наверное, полупустой.
– Спасибо.
Я снял крышку диска и вложил десяток подаренных патронов.
– Возьми еще, – протянул вторую горсть лейтенант Трегуб. – Помощник коробку на сто штук прихватил. Запасливый парень.
– Поделись с Валентином Дейнекой, – коротко ответил я.
– А как же, – кивнул Трегуб.
Наш взводный менялся на глазах. Просто отец родной стал, когда оказался среди штрафников в ста метрах от немецкой траншеи.
Шмон тоже проверил свой диск. Там оставались два или три патрона. Самарай перехватил его растерянный взгляд и насмешливо спросил:
– Расстрелял все пули, пока дружка спасал? Вон винтовка валяется, бери ее. Штыком будешь работать.
Винтовка оказалась с полной обоймой в казеннике. Оставшиеся автоматные патроны Шмон отдал мне. Я сказал «спасибо» и угостил его махоркой.
