– Валентин, прикроешь меня, я попробую подобраться поближе.
Лейтенант замялся:
– Не годится, чтобы комбат под пули лез. Давай я поползу.
– Некогда спорить. Нет здесь комбатов… одни штрафники.
В узкой амбразуре билось пламя самого скорострельного пулемета вермахта, продолжая сдерживать натиск нашей роты. Я выложил перед собой две гранаты РГД-33, взвел запалы. Теперь оставалось встряхнуть их и бросить под заднюю дверцу бронеколпака. Мне требовалось хотя бы оглушить расчет, а дальше будет видно.
В эту минуту из соседней воронки вынырнул немецкий солдат и побежал в мою сторону. Пригнувшись, держа наготове свой МП-40. Ничего не скажешь, грамотно умели делать перебежки немецкие пехотинцы, настороженно оглядываясь по сторонам. Сейчас он повернется ко мне и даст на бегу точную очередь. Да хоть и не точную. Магазина на 32 патрона хватит, чтобы изрешетить некстати подвернувшегося русского штрафника.
Меня спасло, что молодой рослый солдат больше смотрел в сторону траншеи, куда он бежал на помощь своим камрадам. Он заметил меня, когда я швырнул в его сторону гранату, а следом вторую. Солдат, спасаясь от осколков, бросился в снег. Но уйти от двух шестисотграммовых гранат не сумел. Тело подбросило, полетели клочки шинели.
А я, не раздумывая, уже бежал к бронеколпаку. Открылась задняя дверца, показался ствол автомата и утепленное кепи с козырьком. Старый товарищ Валентин Дейнека помочь мне не мог – он не видел немца. Я стрелял на бегу, мазал, пули звенели и рикошетили от брони. Немец, так и не выстрелив, снова заполз внутрь.
А я добежал наконец до бронеколпака. Привалился к нему всем телом, приходил в себя, тяжело дыша и ощущая, как громко бьется сердце. Из отверстия в дверце ударила автоматная очередь, пламя обожгло щеку. Надо было спешить. У меня оставалась «лимонка», но пулеметная амбразура уже закрылась.
Чертовы фрицы спрятались от меня за броней, прикрыв все смотровые щели. Но долго они выжидать не будут, зная, что у русского смертника может иметься в запасе бутылка с горючей смесью. Я дал очередь в смотровую щель. Заслонка слегка прогнулась, но собственная пуля, отрикошетив, полоснула меня по щеке.
У автомата ППШ сильные маузеровские пули, способные достать врага за километр. Я долбил заслонку торопливыми короткими очередями. Заработал еще один рикошет в правую руку, а когда пробил наконец отверстие, увидел, как из задней дверцы снова вылезает немец с окровавленным лицом.
– Жри, гадина! – кричал я, но диск опустел, и затвор щелкал вхолостую.
Меня выручил Валентин Дейнека, подбежавший к бронеколпаку и открывший огонь в упор. Затем он стащил с меня телогрейку, перевязал распоротое пулей предплечье, начал было бинтовать лицо, но я оттолкнул его:
– Не надо, там царапина. У тебя водка есть?
Сделал несколько глотков ледяной водки и снова закашлялся. Подошел лейтенант Трегуб, осмотрел колпак. Постучал по броне и стал было отстегивать часы с руки немецкого пулеметчика.
– Ты, что ли, пулеметчика уделал? – с вызовом проговорил Дейнека. – И пистолет тоже наш трофей.
Лейтенант Трегуб кивнул в знак согласия и, не споря, зашагал к траншее.
– Кончился бой? – спросил я Валентина.
– Кончился. А ты весь в крови. В санчасть бы надо.
В том бою из четырехсот бойцов и командиров нашей штрафной роты погибли сто девяносто человек. Около ста штрафников получили тяжелые ранения, многие умерли позже, в санбате. Таких, как я, с касательными ранениями или контуженных, набралось еще с полсотни. От роты осталось всего ничего, но другого и не ждали. Главное, мы взяли высоту, выбили немцев и дали возможность стрелковым частям продвигаться дальше.
Те, кто получили даже самые легкие ранения, были реабилитированы. Нам возвращали документы, награды, офицерам – отобранное при аресте личное оружие.
Вместе в Валентином Дейнекой мы навестили в госпитале Федора Ютова и Зиновия Оськина. Танкисту уже принесли его капитанскую форму с тремя орденами. В свою часть он сильно не торопился.
– На мою долю еще войны хватит. Батальон на переформировке, а я тут отдохну. Тем более с сестричкой близко познакомился.
Рядовой Зиновий Оськин, с ампутированной кистью руки, больше всего переживал, что вернется в свое село Девичьи Горки без единой награды. Танкисту Ютову надоело его нытье, и он пообещал:
– Есть у меня дружок в штабе дивизии. Попрошу, чтобы тебя к медали «За боевые заслуги» представили. Медаль броская – танки, самолеты. Покрасуешься перед своими земляками.
– А рука – это ничего, – сам себя успокаивал Зиновий. – Я и одной рукой девку обнять смогу, а работа в селе всегда найдется.
Мы неплохо выпили, а когда возвращались к себе, я сказал Валентину Дейнеке:
– Чего-то мы задержались среди штрафников. Пора в свой полк возвращаться. Козырев уже звонил, машину обещал прислать.
Лейтенант ничего не ответил, помолчал, затем негромко проговорил:
– Знаешь, Василий, я в штрафной роте остаюсь.
– Что случилось? – не понял я.
– Ничего. Олейников предложил мне должность заместителя командира роты.
У меня едва не вырвалось: «Ты что, сдурел, Валентин?» Но я сдержался, а лейтенант Дейнека неторопливо перечислял причины. В его голосе звучали нотки горечи.
– Кто я в нашем полку? Да никто! Курсант-недоучка. С августа сорок первого ротой командую, а как был лейтенантом, так им и остался. Наградами меня тоже не балуют, хотя воевал не хуже других. Два раза роту на три четверти выбивали, как жив остался, до сих пор не понимаю.
– Валентин, подожди, – пытался я успокоить старого друга. – Козырев к тебе хорошо относится, ценит.
– Ну и что с того? Возглавлю снова неполную роту, одна-две атаки – и кончится мое везение.
– У штрафников лучше, что ли? Я такой мясорубки еще не видал. Четыреста человек на пулеметы бросили. Бой пару часов длился, а в строю один человек из десяти остался. Братскую могилу целый день долбили. Да еще сколько от ран умерли.
– Ну и что? – упрямо мотал головой Валентин. – В стрелковом полку я тоже всего вдоволь нахлебался. А штрафная рота – это три-четыре сотни бойцов, считай батальон. Командовать я умею, ты знаешь. И за чужими спинами не прячусь. Здесь у меня самостоятельность, будем вместе с Олейниковым решать, как и что. Старшего лейтенанта он мне сразу обещал присвоить, и за бой под Воропоново к медали «За отвагу» представил. От нашего комполка Козырева хрен чего дождешься. Он ниже комбатов ни с кем не общается, да еще штабную шушеру ценит, которая ему задницу лижет.
Валентин Дейнека отчасти был прав, хотя не во всем справедлив. Нашего командира полка Козырева люди уважали. В обращении он был прост, и не его вина, что, возглавляя две тысячи бойцов и командиров, подполковник не всегда замечал заслуги хороших офицеров. Кого-то обходили наградами, не повышали долгое время в звании. Возможно, Валентина отодвигал в сторону наш бывший комбат Чередник, самолюбивый и временами заносчивый командир.
