Ощущение математической предопределенности (или ограниченности) природы, особенно ее органических форм и роста, очищенное от идеализма и неприятия, стало очень сильно в наши дни, особенно после появления в последние десятилетия теории хаоса и теории сложных систем. Фракталы, так сказать, стали частью нашего сознания, и мы теперь видим их повсюду – в горных и равнинных ландшафтах, снежинках, клинической картине мигрени, но, самое главное, в растительном мире, так же как Непер четыреста лет назад разглядел в саду логарифмы, а Фибоначчи, размышляя над растениями, открыл золотое сечение.
99 Формы растений бесконечно занимали Гете, и мы обязаны ему самим термином «морфология». У Гете не было ощущения эволюции, но он обладал феноменальной способностью к логическому или морфологическому исчислению, и полагал, что все высшие растения можно получить из простого примитивного типа, гипотетического предкового растения, которое он назвал Ur-pflanze (эта идея пришла ему в голову, писал Гете, когда он рассматривал пальму в Орто близ Падуи, и эта «пальма Гете», как ее теперь называют, до сих пор растет на прежнем месте). У гипотетического прарастения есть листья, которые в результате метаморфоза могут преобразоваться в лепестки и чашелистики, тычинки и пыльники, то есть во все сложные части цветка. Если бы Гете дал себе труд заинтересоваться безлистными растениями, то я уверен, что прарастением он назвал бы Psilotum.
Александр фон Гумбольдт был близким другом Гете и использовал его теорию метаморфоза в своей книге «Физиогномика растений» (на самом деле он расширил представления Гете и писал о космической, универсальной направляющей силе, влияющей не только на растения, но и на морфологию камней и минералов и другие явления природы). Физиогномика растительного царства, утверждает Гумбольдт, «принципиально определяется шестнадцатью формами растений». Одна из таких форм – лишенная листьев ветвящаяся форма – связывает, по его мнению, такие разные растения, как казуарины (цветковые растения), эфедру (примитивные голосеменные) и хвощи. Гумбольдт был выдающимся ботаником-практиком и очень хорошо сознавал все различия между этими растениями, но он, как и Гете, искал принцип, ортогональный биологии и всем частным наукам – общий принцип морфогенеза или морфологических ограничений.
Арборизация растений происходит не в согласии с каким-то первичным архетипом, но в согласии с простейшим геометрическим путем максимизации отношения между поверхностью и объемом, которая обеспечивает условия для эффективного фотосинтеза. Такие же экономические рассуждения можно приложить и к другим биологическим формам, например, ветвящимся дендритам нервных клеток или разветвленной морфологии трахеобронхиального дерева. Таким образом, прарастение, подобное Psilotum, лишенное листьев и иных сложных структур, является образцовой схемой одной из базовых природных структур.
(В более близкое к нам время аналог теории Гете, рассматривающий механизмы того, как все высшие растения могли развиться из псилофитов, был предложен В. Циммерманом в его теории теломов; общую аналогию с морфологией Гете можно увидеть и в некоторых современных теориях самоорганизации, теории сложных систем и универсальной теории морфогенеза.)
100 Такое ощущение перенесения в далекое прошлое поразило Саффорда, когда он увидел на Гуаме саговниковые леса: «их цилиндрические, изборожденные канавками стволы и жесткие, перистые и блестящие листья, – писал он, – заставляли вспомнить о каменноугольном периоде».
Подобные чувства описывал молодой Джон Миккел, писавший о хвощах:
«Прогулка среди этих растений вызывает ощущение какой-то научной фантастики. Хорошо помню свое впечатление от первой встречи с гигантскими хвощами в Мексике. У меня было такое чувство, будто я оказался в лесу каменноугольного периода, все время казалось, что вот-вот я увижу среди растений живого динозавра».
Однако даже прогулка по улицам Нью-Йорка может вызвать духов палеозоя: одним из самых распространенных уличных деревьев (которое, видимо, успешно сопротивляется загрязнению атмосферы) является адиантум, Ginkgo biloba, уникальный, мало изменившийся потомок гинкгофитов, уцелевший со времен пермского периода.
Дарвин в «Происхождении видов» ввел термин «живые ископаемые» для обозначения организмов, которых можно рассматривать как реликты прошлого – членов группы, некогда широко распространенной, но теперь сохранившейся лишь в изолированных и отдаленных районах («где конкуренция меньше, чем в других местах»). Гинкго, например, были когда-то очень широко распространены – они были господствующим растением во флоре северо-западной части бассейна Тихого океана до великого Споканского потопа, случившегося пятнадцать миллионов лет назад, и теперь от гинкго остался единственный культурный вид, который выращивают в одной небольшой области Китая. Самыми впечатляющими примерами открытия таких живых ископаемых в нашем веке были обнаружение целаканта, кистеперой рыбы латимерии в 1938 году и в пятидесятые годы – целого класса моллюсков, которых считали вымершими еще в девонский период. (В свете этих поразительных открытий можно подумать о том, что, может быть, в исполинской океанской пучине нас ждут и другие сюрпризы – выжившие в каком-нибудь океанском «острове» трилобиты, граптолиты, аммониты или белемниты.) И в ботаническом мире случались такие волнующие вещи. Например, в 1994 году была обнаружена австралийская сосна Воллеми, голосеменное растение, считавшееся давно вымершим, а в 1997 году в джунглях Мадагаскара нашли примитивное покрытосеменное растение Takhtjania, считавшееся вымершим тридцать миллионов лет назад. (Я все еще надеюсь, повинуясь иррациональному романтическому чувству, что в один прекрасный день вдруг обнаружатся живые гигантские хвощи или плауны.)
101 Неожиданная адаптация крабов, начавших питаться кокосами, поразила Дарвина, описавшего их в «Путешествии на корабле “Бигль”»:
«Мне рассказали о крабе, который питается кокосовыми орехами: он весьма распространен во всех частях суши и вырастает до чудовищно больших размеров. Это животное является близким родственником или тем же видом, что и сухопутный краб, пальмовый вор Birgos latro. Передняя пара ног у него преобразовалась в мощные и тяжелые клешни, а последняя пара намного слабее и у́же остальных. Сначала мне показалось решительно невозможным, чтобы краб мог вскрыть кокосовый орех, покрытый прочной оболочкой; но мистер Лиск уверяет меня, что сам неоднократно видел, как крабы это делают. Краб начинает раздирать оболочку – волокно за волокном, – и всегда начинает с того края, где расположены три «глазка»; покончив с этим, краб начинает бить по глазкам клешнями до тех пор, пока орех не раскалывается. Потом, развернувшись всем телом, краб извлекает задними, узкими, клешнями белую белковую субстанцию из ореха. Это самое курьезное проявление инстинкта, о каком я когда-либо слышал. Удивительна также определенная адаптация в строении между двумя видами, очевидно, невероятно удаленными друг от друга в системе природы, – крабом и кокосовой пальмой…
Некоторые авторы утверждали, будто краб заползает на кокосовую пальму, чтобы взять орех. Я сильно сомневаюсь в возможности такого поведения; однако с панданом все обстояло бы гораздо проще. Мистер Лиск сказал мне, что на этих островах крабы питаются исключительно упавшими с пальм кокосовыми орехами».
