(На самом деле крабы действительно взбираются на высокие кокосовые пальмы и срезают орехи своими массивными клешнями.)
102 Прежде считали, что саговники опыляются ветром, как папоротники и хвойные, хотя старые авторы (включая Чемберлена) иногда удивлялись присутствию насекомых на мужских шишках или рядом с ними в период опыления.
В 1980 году Кнут Норстог и Деннис Стивенсон, работавшие в Тропическом ботаническом саду Фэйрчайлд в Майами, были удивлены отсутствием оплодотворения у завезенных во Флориду саговников, несмотря на то, что здоровые мужские и женские растения были посажены на расстоянии одного-двух ярдов друг от друга. В то же время оплодотворение у местных замий происходило без помех. Ученые обнаружили, что личинки долгоносиков питаются на мужских шишках местных замий, а затем, в процессе метаморфоза пробуравливают себе выход из микроспорофиллы, покрытой пыльцой. Может быть, именно таким способом опыляются женские растения?
Стивенсон и Норстог вместе с другими исследователями (Карлом Никласом, Присциллой Фосетт и Эндрю Вовидесом) детально и обстоятельно подтвердили эту гипотезу. Они наблюдали, как долгоносики питаются и спариваются на поверхности мужских шишек саговника, а затем проникают в них и продолжают питаться не пыльцой, а содержимым оснований микроспорофилл. Потом насекомые откладывают яйца, из которых вылупляются личинки, остающиеся внутри микроспорофилла. После того как из личинок образуются взрослые особи, они прогрызают выход через кончик микроспорофилла. Некоторые из этих долгоносиков перебираются на женские растения, источающие тепло и привлекательный запах, когда они становятся готовы к опылению. Однако дело в том, что долгоносики не могут питаться женскими шишками, так как они ядовиты для насекомых. Заползая в женские шишки через узкие трещины, долгоносики оставляют там пыльцу, а потом, увидев, что им нечего есть, возвращаются на мужские растения.
Таким образом, саговники зависят в опылении и оплодотворении от насекомых, а долгоносики – от саговников, где они находят тепло и убежище. Оба этих вида не могут выжить друг без друга. Эти интимные отношения между насекомыми и саговниками, эта коэволюция является самой примитивной из известных систем опыления и, вероятно, возникла еще в палеозое, задолго до появления цветковых растений с их цветами, привлекающими насекомых цветом и запахом.
(Опыляют саговники, как правило, жуки, преимущественно долгоносики, хотя один вид саговников опыляется пчелами – кто знает, может быть, когда-нибудь мы сможем попробовать восхитительный саговниковый мед.)
103 Невозможно думать об этих примерах превосходной адаптации, не считая саговники чудесным и самобытным растением; насколько же бессмысленны попытки рассматривать их как «примитивные» или «низшие» растения, уступающие на лестнице жизни верхние ступеньки «высшим» цветковым растениям. Мы, правда, обладаем непреодолимым чувством поступательного процесса эволюции или, если хотите, ее прогресса, который ведет от низших форм к высшей кульминации – естественно, к нам самим. На самом же деле нет никаких доказательств такой тенденции: природе чуждо понятие о цели и прогрессе. Эволюция, как считал еще Дарвин, – это всего лишь приспособление к местным условиям.
Никто не писал о наших иллюзиях в отношении прогресса в природе более остроумно и поучительно, чем Стивен Джей Гулд, особенно в последней книге «Аншлаг: путь к совершенству от Платона до Дарвина». Эти иллюзии, пишет Гулд, привели нас к ложной картине мира, и мы начинаем воображать, что за эпохой папоротников наступила эпоха голосеменных, а за ней последовала эпоха цветковых растений, словно более ранние формы жизни вообще перестали существовать. Однако, хотя многие ранние виды были заменены новыми, другие продолжают выживать как в высшей степени приспособленные к жизни формы, что видно на примере папоротников и голосеменных, которые занимают все ниши от тропических джунглей до пустынь (один из саговников, Zamia pseudoparasitica, за последние десять тысяч лет даже стал эпифитом).
Несмотря на то что папоротники и голосеменные появились намного раньше цветковых растений, они ни в коем случае не являются «устаревшими», они остаются интегральной частью большинства современных экосистем; мало того, они обладают устойчивостью, которой лишены более поздно развившиеся формы. Так, папоротники всегда первыми заселяют новые вулканические земли, как они первыми заселили Землю после массового вымирания видов в конце мелового периода. Покрытосеменные, господствовавшие в лесах того времени, погибли, и Землю снова захватили папоротники.
104 Дарвин был первым, кто утверждал, что распространение семян по морским водам может быть важным средством расселения растений по поверхности Земли, и даже ставил эксперименты с целью доказать, что семена растений могут выживать, плавая в соленой морской воде. Как обнаружил Дарвин, многие семена должны сначала высохнуть, а потом могут находиться в морской воде значительные промежутки времени: например, высушенные лесные орехи могли плавать девяносто дней, а потом прорастать при посадке в почву. Сравнив эти временные промежутки со скоростями океанских течений, Дарвин подумал, что семена многих растений могут выдержать океанское путешествие в тысячу миль, даже если у них, в отличие от семян саговника, нет плавучего слоя. «Растения с крупными семенами или плодами, – заключил Дарвин, – не могут самостоятельно перемещать их на большие расстояния, и такие семена или плоды едва ли могут перемещаться каким-то иным способом».
Кроме того, Дарвин заметил, что семена могут перемещаться на кусках дерева, плавающих в воде, а возможно, и на айсбергах. Он предполагал, что Азорские острова были засеяны семенами, доставленными плавучими льдинами в эпоху великого оледенения. Но есть еще одна форма океанического транспорта, полагает Линн Ролерсон, которую не учел Дарвин (хотя ему, несомненно, понравилась бы эта идея, приди она ему в голову), – это перемещение семян по морю на кусках пемзы, выброшенной в атмосферу во время вулканических извержений. Эти куски могут плавать годами, обеспечивая перемещение не только крупных семян, но и целых растений и даже животных. Большие пемзовые плоты, уплывающие за горизонт с кокосовыми пальмами и другими растениями, по некоторым сведениям, видели на Кусаие, через три года после извержения Кракатау.
Конечно, недостаточно только того, чтобы семена были доставлены: они должны найти почву, пригодную для колонизации и произрастания. «Насколько же малы шансы на то, что зерно упадет на благоприятную почву и станет зрелым растением!» – воскликнул однажды Дарвин. Семена саговников, несомненно, достигали северных островов Марианского архипелага – Пагана, Агрихана, Аламагана, Анатахана, Асунсьона, Мауга и Уракаса, но эти острова слишком нестабильны, там слишком велика активность вулканов, чтобы семена взошли и утвердились на них.
105 Схожесть внешнего вида саговников и пальм приводит к тому, что их довольно часто путают. Так, например, в просторечии Dioön edule называют «девичьей пальмой», Cycas media – «австралийской ореховой пальмой», Macrozamia riedlei – «пальмой замия», а Cycas revolutа и Cycas circinalis объединяют названием «саговая пальма». Немцы именуют саговники «Palmfernen», то есть «пальмовые папоротники». Это путаница чисто народная, с точки зрения таксономии никогда не было сомнений в том, что пальмы – не саговники. Однако путаница все-таки возникала, порой досадная, порой просветляющая, когда ученые тоже принимали саговники за пальмы, и наоборот. Примером может служить случай со Stangeria, растением, которое некогда называли S. paradoxa, с саговником, листья которого очень похожи на листья папоротника, произрастающим в Южной Африке. Когда ботаники впервые увидели это растение в начале девятнадцатого века, они решили, что это папоротник из рода Lomaria. Должно быть, первые добытые ботаниками образцы были стерильными, ибо в 1852 году ботаники Сада лекарственных растений в Челси были страшно удивлены тем, что образцы (привезенные за два года до этого) внезапно обзавелись большими шишками. Сначала возникло всеобщее замешательство и смущение, а затем растение быстро заново классифицировали и переименовали из ломарии в стангерию.
