«Академик Рерих, основатель и водитель единственного в своем роде гуманитарного движения, сам является олицетворением мирового Искусства и мировой Культуры. Правильно доктор Казинс признал его „от Гималаев в духе“, ибо он действительно пророк нового человечества и вестник нового мира культуры, Рерих — наш вождь — открыл новую знаменательную главу в истории человечества тем, что основал движение Пакта. Да докажет предстоящая Конвенция культуры всем воинствующим народам мира, поднимая Знамя Мира Рериха, что искусство и культура являются божественными проявлениями — мировым сокровищем всего человечества, и да будет написано на вратах всех учреждений мира: „Не вражда — но Помощь! Не разрушение — но Утверждение Гармонии и Мира! Не ненависть — но Единение!“»
У РУБЕЖА
В марте 1934 года русскоязычная американская газета «Рассвет» писала:
«На пароходе „Париж“ прибыл в Нью-Йорк известный художник Николай Константинович Рерих со своим сыном Юрием Николаевичем.
Рерих провел в Пенджабе (Индия), около самых Гималайских гор, четыре года. Там же находится основанный Рерихом институт научных исследований, посвященных археологии, этнографии, местной медицине и местным языкам…
— Самое главное, — заявил Рерих, — это сотрудничество между всеми людьми, ибо настоящий кризис не материальный, как это принято считать, а духовный.
Николай Константинович рассказывает о том, что во всех странах очень сердечно относятся к его искусству. В Алахо-боде в Бенаресе его искусству посвящены специальные залы, где выставлены многие его картины…»
[381]
Николай Константинович и Юрий приехали в Америку, чтобы закончить переговоры об организации Второй Американской Центрально-Азиатской экспедиции, которую в отличие от первой назвали ботанической. Дело в том, что министр земледелия США Генри Уоллес, друживший с Николаем Константиновичем, предложил ему под эгидой своего министерства провести ботаническую (агрикультурную) экспедицию по Центральной Азии.
Еще не утвердили план маршрута, а Луис Хорш уже вел переговоры с Генри Уоллесом о финансировании экспедиции. Заманчивое предложение Генри Уоллеса, при поддержке американского правительства, казалось чуть ли не единственным спасением учреждений Рериха от банкротства. Генри Уоллес хотел обойти Государственный департамент США и самостоятельно, силами министерства, организовать экспедицию. Но задуманную слишком масштабно, ее невозможно было скрыть ни от журналистов, ни от Госдепартамента. Началось противодействие американских ученых-биологов, которые считали, что такой экспедицией должен руководить только американский специалист-биолог, а не какой-то русский эмигрант. Подобные рассуждения впоследствии привели к тому, что в Маньчжурии, куда она отправилась в 1934 году, Н. К. Рерих оказался в странном положении руководителя, которому не подчиняются его же сотрудники.
Еще в конце 1931 года Николаю Рериху пришлось оправдываться перед журналистами:
«В письмах ваших сообщается, что какие-то индивидуумы упрекают друзей наших в том, что они будто бы считают меня богом, желая этим как бы задеть и друзей, и меня. Какая вредительская чепуха!
Ответ на все готов. Посмотрим, насколько нелепо кощунство темных. В чем же заключается в моей деятельности то, что вызывает их негодование?
Я пишу книги, посвященные искусству и знанию, посвященные культуре. Очень многие делают то же самое. Метерлинк, Бернард Шоу, Уэллс, Тагор часто появляются со своими книгами и занимают общественное внимание, но никто не негодует.
Мне посвящено несколько биографий и симпозиумов, но сравнительно с литературою, посвященной другим художникам и деятелям знания и искусства, их гораздо меньше издано в Америке. Правда, в России и в Европе за период от 1907 до 1918 года было издано девять монографий и несколько десятков особых номеров художественных журналов, посвященных моему творчеству. Но никто не негодовал, и все это считали совершенно естественным реагированием общественного мнения.
В течение семнадцати лет до приезда в Америку я руководил художественными школами и различными просветительными, художественными и научными учреждениями. Школа Общества поощрения художеств, в которой было до двух с половиной тысяч учащихся и восемьдесят профессоров, в обиходе постоянно называлась школою Рериха. Учащиеся говорили: „Пойду к Рериху“ или „учусь у Рериха“, и никто из комитета нашего не претендовал на такой глас народный… И опять никакого негодования не возбуждалось в общественном мнении… Я пишу картины, что совершенно естественно для всякого художника. Я пишу много картин, что опять-таки не является небывалым в истории искусства. Мои художественные выступления, как в России, так и в Европе, доставили мне как признание общественное, так и почетные награды и избрания. Никто не негодовал на эти проявления общественного мнения. На международных выставках меня приглашали занять отдельные залы, и никто не протестовал против таких решений жюри.
Мне приходилось постоянно выступать за сохранение сокровищ творчества и за улучшение быта художников и ученых. И эти мои зовы никто не считал чем-то сверхъестественно божественным, но, наоборот, к моему сердечному удовлетворению, мне неоднократно удавалось помочь моим собратьям в искусстве и науке… Возьмем ли мы идею Знамени Мира и последний номер бюллетеня нашего музея, посвященный конференции в Бельгии, — быть может, какой-то злоязычник начнет упрекать в том, почему „Пакт Рериха“ называется так, а не иначе. Но почему же он тогда не возражает против „Пакта Келлога“ и всех прочих пактов и установлений, символически носящих определенное имя. Возьмем ли мы образование многих Обществ, которые захотели принять мое имя, новость ли это? Уже давно в России существовали кружки Рериха, и все время нам приходится совершенно неожиданно наталкиваться на существование подобных кружков, даже совершенно нам неведомых…
Наконец, когда из темных намерений, из вымогательства известная темная личность почтила меня большою статьею под названием „Шарлатан“, то в самом содержании статьи он привел столько раздутой лжи якобы о торжественных моих всемирных шествиях, что в самых дружественных статьях не было сказано столько величия и мощи, сколько приписал язык злобы, и автор статьи сам не заметил, что содержание статьи опровергло его же название.
Спрашивается, что же делается мною такого дурного, что бы могло возбудить чье-то негодование, если только это не есть выражение мелкой зависти или злобы?
Гималайский Институт научных исследований — неужели это дурно или сверхъестественно? Или моя забота о собирании отделов искусства кому-то не дает спать? Или кажется „божественным“, что мое двадцатипятилетие праздновалось в России, а сорокалетие деятельности в Америке, когда пришло десять тысяч друзей. Все мои призывы к охранению сокровищ искусств и науки — разве это противоестественно? Писание картин, сам смысл которых, казалось бы, должен был вызывать добрые мысли, неужели и это противоестественно? Руководство школою с желанием дать хорошее художественное образование массам, неужели и это или „шарлатанство“, или „божественность“? Поднесение мне особой медали, выбитой в Бельгии, — но ведь не я же сам ее себе поднес. Почетный Легион — но ведь многотомны списки носителей этого ордена? Звезда Св. Саввы или Северная Звезда Командора — но, вероятно, шведский король был бы очень изумлен, узнав от шептунов, что он дал мне ее не за художество, но наградил бога или шарлатана. Французские ученые и художественные Общества, Югославская академия, Археологический институт Америки и другие учреждения во многих странах — неужели они давали свои отличия не за факты, им вполне известные, но за божественность или за шарлатанство. Или кого-то тревожит имя на здании?..»
[382]
