Придя в себя после пережитого в России, княгиня Тенишева не могла сидеть сложа руки. Обосновавшись в Париже. она продолжала пропагандировать русскую старину и народные ремесла.
«На следующий год я надумала показать Парижу талашкинские произведения и познакомить его с кустарными работами наших крестьянок, — вспоминала Мария Клавдиевна. — Я выписала все оставшиеся у меня на руках после закрытия „Родника“ и мастерских вышивки и деревянные изделия, наняла залу на „рю Комартен“ (Société des artistes modems
[137]) и устроила выставку, носящую национальный характер. Кроме того, я пригласила участвовать Рериха, который выставил несколько картин, Билибина, приславшего несколько акварелей, Щусева и Покровского, давших талантливые эскизы церквей.
Оставалось несколько дней до открытия, как вдруг на меня напал страх. Я не была избалована успехом подобных предприятий у себя на родине, и мне снова почудилось, что эта выставка возбудит обидные насмешки, иронические улыбки, недоумевающие взгляды, что она встретит полное непонимание моих намерений, меня снова будут критиковать и ругать газеты… Снова заныли у меня те же места в душе, вспомнилось, что все мои попытки и начинания в России объяснялись только фантазерством, честолюбием, капризами избалованной женщины. Я снова пережила все эти обвинения. Испытав во Франции необычайный успех в других предприятиях, я не хотела бы подставлять спину под новые удары. Мне сразу стало так страшно за свое смелое предприятие, что в самую последнюю минуту я уже хотела дезертировать, была готова заплатить за залу, но только чтобы отказаться от выставки. Тут уж меня поддержали окружающие, предсказывая успех, и не дали мне отступить.
На открытие я разослала приглашения, и приехало много любопытных, которые давно слышали о моих планах. Успех выставка имела с первого дня, вещи понравились, заинтересовали и художников, и профанов, раскупались очень бойко, так что я с радостью убедилась в неосновательности своих страхов. Вся пресса единодушно заговорила о нашей выставке в самых лестных выражениях. Среди покупателей промелькнуло множество известных лиц, художников, коллекционеров, любителей, артистов, как, например, Сара Бернар и художник Кларен, который так восхитился моей выставкой, что протрубил о ней всюду, и один привел много публики. Не было дня, чтобы он не являлся на выставку и не уносил с собой какой-нибудь вещицы. Торговля шла так бойко, что скоро ни одного предмета не осталось. Я, конечно, не выручила затраченных денег, даже части их, но, несмотря на это, мне был очень приятен сочувственный прием нашему родному искусству.
Меня просили устроить вторую подобную выставку, но, к сожалению, у меня не хватало больше материала, так как подобная же выставка в Праге совершенно истощила мои запасы, возобновить же их было уже невозможно, да и негде, потому что мастерские мои больше не работали и „Родник“ был закрыт. В Праге к моей выставке отнеслись не только сочувственно с художественной стороны, но настолько же оценили в ней проявление национального чувства, увидали в ней желание послужить своей родине. Несмотря на то что меня там не было, я получила оттуда от разных, совершенно незнакомых мне людей самые лестные, сочувственные письменные и газетные отзывы.
Из всего того, что мне писали за эти годы французы, англичане и чехи, можно было бы составить целую книгу похвальных отзывов»
[138].
ТЕАТР
В декабре 1907 года, после успеха на Осеннем салоне в Париже, Н. К. Рерих заявил о себе как серьезный театральный художник. «Старинный театр», только что созданный в Петербурге H. Н. Евреиновым и Н. В. Дризеном, пригласил его оформить спектакль по пьесе Евреинова «Три волхва», написанной по мотивам старинной латинской рукописи второй половины XI века. Театр открывал свой сезон серией одноактных пьес, первой из которых была «Три волхва». Спектакль делался с размахом, на сцене должно было находиться более ста артистов, которые воссоздавали унисонное пение XI века.
Перед Н. К. Рерихом была поставлена сложнейшая задача — создать такие декорации, чтобы огромное количество артистов могло не только петь, но и хоть как-то двигаться на небольшой сцене зала Кононова, арендованной H. Н. Евреиновым и бароном Н. В. Дризеном. Музыку восстанавливали по старинным нотам композиторы И. А. Сац, А. К. Глазунов и профессор консерватории Л. А. Сакетти.
Декорации Николая Рериха представляли собой сумрачное нагромождение каменных зданий средневекового города с папертью храма на переднем плане. Спектакль состоял из трех небольших пьес: пролога XI века «Три волхва», в оформлении Н. К. Рериха, пастурели XIII века «Игра о Робене и Марион», в оформлении М. В. Добужинского, и миракля XIII века «Действо о Теофиле», над переводом которого трудился Александр Блок, в оформлении И. Я. Билибина.
Вся сложность постановки «Трех волхвов» заключалась в том, что на паперти собора должна была разместиться огромная толпа, изображающая изнуренный и измученный болезнями народ, собравшийся с ночи, в ожидании чуда исцеления, а по краям сцены — полуголые самобичеватели. Занавес поднимается. Восходит солнце, и начинается религиозная мистерия. На паперти, в окружении толпы, исполняется спектакль в стиле XI века и после слов актера, изображающего Ирода: «Пусть истребят мечом младенцев!» — большая толпа статистов, находящаяся на сцене, в беспорядке и с фанатизмом бросается на паперть церкви, чтобы разорвать ненавистного Ирода. Тут гаснет свет, и первая сцена спектакля заканчивается.
Во время такого беспорядочного действия некоторые декорации могли не выдержать и разломиться на глазах у публики. Николай Рерих самолично проверял их надежность, боясь провала первого в своей жизни серьезного спектакля. И провал спектакля произошел, но вовсе не из-за слабости декораций, а из-за плохой игры актеров и огромного количества плохо обученных статистов. Зато публика обратила внимание на декорации Н. К. Рериха. Спектакль вовсю ругали, обвиняли в бездарности H. Н. Евреинова, а Николая Рериха хвалили на все лады, сокрушаясь, что режиссер так испоганил великолепные декорации художника плохой игрой молодых актеров. И хотя некоторые театральные критики и отмечали новаторство «Старинного театра», публика все же отказалась поддерживать подобного рода эксперименты. Устроители так и не смогли больше продать билеты ни на второй, ни на третий спектакли, несмотря даже на то, что специально для постановок были изготовлены старинные инструменты — всевозможные монохорды, органиструмы, гамбы, а оркестру «Старинного театра» пришлось немало потрудиться, прежде чем освоить игру на столь непривычных инструментах.
Сергей Маковский в одной из своих статей писал об этой постановке: «Пролог Евреинова — бледная попытка оригинального творчества и яркий диссонанс в общем созвучии театра. „Действо о трех волхвах“ не спасли даже превосходные декорации Рериха, красивое богатство костюмов и глубоко впечатляющая музыка по подлинному тексту XI века».
Театр H. Н. Евреинова сумел показать публике два представления и просуществовал недолго. Не было достаточных сборов, чтобы заплатить многочисленной толпе артистов. Только в мистерии «Три волхва» было задействовано более ста человек. Именно из-за большого количества статистов этот спектакль не участвовал в московских гастролях весной 1908 года. В том же году, накануне закрытия театра, в «Московском еженедельнике» появилась статья Александра Бенуа, в которой он писал о своих товарищах из «Мира искусства», принявших участие в постановках H. Н. Евреинова, и о труппе театра. По его словам, это были «любители, юноши-студенты, впервые попробовавшие свои силы на подмостках», поэтому, «за исключением первых спектаклей, зал пустовал»
[139].
