Как только Эйзенхауэр стал президентом, ему поступило очередное прошение осужденных. Окружение президента склонялось к мнению, что решение о помиловании было бы целесообразным и из политических, и из моральных соображений, в частности принимая во внимание тот факт, что двое малолетних детей останутся сиротами. Помимо этого, помилование, полагали советники, будет воспринято как осуждение «охоты за ведьмами», которую начал в Конгрессе сенатор Джозеф Маккарти.
Эйзенхауэр, однако, принял решение отказать в помиловании, считая преждевременным вступать в открытую схватку с Маккарти и той разнузданной толпой, которая следовала за ним, увеличиваясь изо дня в день. Жесткость в деле Розенбергов ставила цель перехватить инициативу, показать неумолимость президента США к государственным преступникам. В опубликованном 11 февраля 1953 года заявлении Эйзенхауэра говорилось: «Казнь двух человеческих существ — печальное и тяжелое дело, но еще более ужасна и печальна мысль о миллионах погибших, чья смерть может быть прямо отнесена к тому, что эти шпионы сделали. Я не стану вмешиваться в это дело. Природа преступления, за которое они были признаны виновными и осуждены, далеко превосходит лишение жизни отдельного гражданина; оно представляет собой сознательное предательство целой нации и вполне могло привести к смерти многих тысяч невинных граждан». Эйзенхауэр счел, что Розенберги получили «полную меру правосудия»
.
Решение, таким образом, было вынесено. Розенбергов ожидал электрический стул. Однако по мере приближения казни (назначенной на 19 июня) на Эйзенхауэра стало оказываться всё более мощное давление в пользу помилования, с возможностью использования гуманного акта в международно-политических целях. Ален Даллес предложил, например, предоставить Розенбергам материалы о государственном антисемитизме в СССР в последние годы власти Сталина и обещать помилование в случае, если они обратятся к евреям всего мира «с призывом порвать с коммунистическим движением и с требованием разрушить его»
. Посол США во Франции Диллон высказывал госсекретарю мнение, что все европейцы воспринимают казнь Розенбергов как санкционированное судом убийство по политическим соображениям, проявление «ползучего умиротворения маккартизма»
.
К середине июня почту Белого дома запрудили тысячи писем с требованием помилования Розенбергов. Вокруг президентской резиденции денно и нощно маршировали демонстранты. Какое-то время Эйзенхауэр колебался. 16-го числа он написал сыну, находившемуся на фронте в Корее: «Это противоречит всему моему существу — не вмешаться, когда речь идет о смертной казни, которая предстоит женщине». Но он решил, что всё же воздержится от вмешательства по двум причинам: во-первых, «речь идет о женщине с сильным и непримиримым характером; мужчина в данном случае оказался слабым. Она, это очевидно, являлась руководителем во всём, что они делали в своем шпионском кругу»; во-вторых, если он помилует Этель, тогда как Джулиуса казнят, «Советы просто будут рекрутировать своих шпионов из числа женщин»
.
В день казни Эйзенхауэр опубликовал еще одно заявление об отказе в помиловании, на этот раз очень краткое — о том, что Розенберги «получили все блага защиты, которые может предоставить американская юстиция»
.
Действительно, суд над Розенбергами проводился на базе весьма скрупулезной процедуры, с участием присяжных и избранных подсудимыми независимых адвокатов. Так что отнести приговор к «охоте за ведьмами» невозможно, хотя политические моменты в нем, несомненно, присутствовали — в деле об атомном шпионаже их не могло не быть.
В тот же день Розенберги были казнены на электрическом стуле. Это был единственный в США случай казни женщины в XX веке.
Нельзя сказать, что дело Розенбергов было сильным испытанием для президента. Он считал их не просто врагами, а предателями, и исполнение судебного приговора, многократно обоснованного свидетельскими показаниями и документами, представлялось ему вполне справедливым, хотя какое-то неудобство он всё же испытывал. Но несравненно важнее ему представлялось, что, проявив твердость в этом деле, он отводил от себя обвинения маккартистов в потворстве коммунизму, а это давало президенту возможность более или менее успешно проводить центристский курс.
Второго ноября 1954 года переизбирались палата представителей и треть сената. Республиканская партия потеряла в сенате два места, получив 47 мандатов, тогда как демократы — 48 (одно место досталось независимому кандидату). Хуже было дело в палате представителей: Демократическая партия имела теперь 232 места, а Республиканская — 203.
Результаты выборов несколько затруднили президенту проведение намеченных им мероприятий, но отнюдь не были катастрофическими. Во внешней политике, как правило, обе партии занимали схожие позиции, а внутри страны Эйзенхауэр проводил умеренную политику, подчас получая даже большую поддержку от демократов, нежели от депутатов своей партии, поскольку среди последних резко усилилось влияние правого крыла. Президент подчас находил больше точек соприкосновения с сенатским лидером демократов Линдоном Джонсоном, нежели с республиканцем Уильямом Ноулендом.
Ноуленд был известен острой критикой внешней политики Трумэна, особенно на Дальнем Востоке. Его прозвали даже «сенатором с Формозы» (Тайваня), так как он горячо поддерживал гоминьдановскую власть Чан Кайши на этом острове и выходил из себя, когда слышал, что «красный Китай» следует принять в ООН. Если исключить словесные эскапады, то позиция Ноуленда во внешней политике в основном совпадала с эйзенхауэровской. Значительно хуже было то, что лидер фракции и значительная часть республиканских сенаторов, по сути, оказались в фарватере Джозефа Маккарти, который именно после выборов 1954 года полным ходом развернул начатую ранее «охоту на ведьм». Именно поэтому Эйзенхауэр явно несправедливо отзывался о лидере республиканцев в сенате: «Очень жаль, что его ум, рассудительность и такт, а также чувство юмора явно отстают от его честолюбия»
.
Президент и развертывание маккартизма
В литературе (в основном публицистической, но не только) нередко сильно преувеличиваются роль и масштабы деятельности сенатора Маккарти, которого даже сравнивают то с Гитлером, то со Сталиным. В 2001 году американская телекомпания Си-эн-эн выпустила документальный фильм, посвященный Маккарти, в котором упорно проводится мысль, что эта довольно второстепенная и вскоре сошедшая с исторической арены личность имела много общих черт с советским руководителем. Известный историк Уильям Чейз проводит ту же аналогию — правда, только применительно к периоду Большого террора в СССР
.
На подобные сравнения откликнулся видный американский специалист по российской истории профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс. Интервью радиостанции «Свобода» в ноябре 2004 года он завершил словами: «Естественно, невозможно оправдать манеру поведения Маккарти, его часто преувеличенные и заведомо ложные обвинения. Это был неприятный эпизод в истории США, но это был лишь эпизод, из которого некоторые политики и историки пытаются сделать далекоидущие выводы… сравнив Маккарти со Сталиным. Знаете, это даже не смешно»
.
Тем не менее сенатор Джозеф Маккарти и «маккартизм» как феномен американской политической жизни и психологический фактор были явлениями реальными
, к которым Эйзенхауэр, как бы он ни стремился стоять в стороне от них, должен был проявить свое отношение.
