Теперь генеральный стряпчий его величества получил возможность снова уделить внимание судебным делам, королевским финансам и, что еще более важно, необходимости созвать парламент, чтобы достичь согласия в вопросе денежных средств. Но сначала стоит вспомнить о его сборнике эссе, который появился в печати в декабре минувшего года с посвящением свояку. Вот оно:
«Мои предыдущие эссе я посвятил моему дорогому старшему брату Энтони Бэкону, которого взял к себе Господь. Просматривая во время нынешних каникул свои записи, я нашел в них еще несколько заметок подобного рода; и поскольку я не хочу, чтобы они пропали, то, возможно, и мир этого не захочет и будет их переиздавать. Мне очень недостает моего брата, но я нашел Вас; нас тесно связывают родственные отношения, искренняя дружба и в особенности общие занятия наукой. И за это я почитаю своим долгом выразить Вам свою признательность. Как среди своих занятий я нахожу отдохновение, предаваясь размышлениям, точно так же мои размышления находят отдохновение в Ваших советах и суждениях, продиктованных любовью.
С пожеланием Вам всех благ
Ваш любящий брат и друг Ф. Бэкон».
Из первоначальных десяти эссе, число которых сейчас увеличилось до тридцати восьми, одно не было включено в этот новый сборник — «О почестях и славе». Многие эссе свидетельствуют о глубоком уме и проницательности Фрэнсиса, но в них еще нет той всеобъемлющей мудрости и понимания, какие мы находим в последнем издании, вышедшем в свет в 1625 году, где число эссе увеличилось до пятидесяти восьми, причем строки из них цитируются уже больше трех веков, включая и наше время. Мы уже обращались к «Браку и безбрачию», в котором, возможно, отразился его собственный жизненный опыт, самое начало этого эссе: «Тот, у кого есть жена и дети, имеет близких и родных людей, но эти близкие и родные люди суть препятствие для больших замыслов, как благих, так и пагубных. Несомненно, самые достойные творения, наиболее высоко оцененные обществом, созданы людьми неженатыми или не имеющими детей», — наводит на мысль, что отсутствие сыновей и дочерей не слишком огорчало Фрэнсиса. Более того, эссе «О родителях и детях» дает основание предположить, что он никогда и не желал стать отцом, а если и желал, то после женитьбы на Элис Барнем выкинул подобные мысли из головы. «Родительские радости скрыты от посторонних глаз, равно как их горести и тревоги; о радостях рассказывать не принято, о горестях и тревогах не хочется. Дети облегчают наш труд, но несчастья с ними переживаются еще труднее. Потомство плодят и животные, но память, благородство и честный труд свойственны лишь человеку».
Возможно, несколько самых острых наблюдений мы найдем в эссе «О себялюбивой мудрости»: «Себялюбивая мудрость во многих ее проявлениях вещь порочная: это мудрость крысы, которая непременно убежит из дома перед тем, как ему рухнуть; это мудрость лисы, которая выгонит из норы барсука, который вырыл ее для себя; это мудрость крокодила, который проливает слезы, пожирая живую добычу… Они всегда все приносят себе в жертву, но в конце концов сами становятся жертвами непостоянной фортуны, чьи крылья, как им кажется, они связали своей доморощенной мудростью».
9
Была середина июля, и члены комиссии, созданной больше года назад, чтобы рассмотреть состояние королевских финансов, представили свои изыскания канцлеру казначейства сэру Джулиусу Сизеру, который и составил на их основании полный отчет. Долги короны приближались к 500 000 фунтов, причем годовой дефицит бюджета чуть ли не превышал 160 000 фунтов. Нужно было каким-то способом найти средства, а его величество не проявлял никакого намерения созвать парламент. До сих пор в стране не было первого министра, который руководил бы делами государства, не было и лорда-казначея; тайный совет справлялся, как умел.
Фрэнсис, который никогда особенно не поддерживал великий договор между королем и парламентом, так бурно обсуждавшийся во время последней сессии, в это время писал пространные заметки о том, почему, по его мнению, должен быть созван парламент; он считал, что нельзя ни в коем случае допустить, чтобы палата общин, когда она наконец-то соберется, начала обсуждать все то, что уже обсуждалось, ибо это может расколоть ее членов на фракции — сторонников короля и противников. А это, как ему представлялось, не сулит добра ни монархии, ни парламенту. Объединяться в партии в палате общин опасно, «нужно предоставить людей их совести, и пусть они свободно выражают свое мнение голосованием».
Завершив заметки, Фрэнсис написал письмо лично его величеству, в котором высказал мнение, что большая часть старых конфликтов, вынесенных на рассмотрение последней сессии парламента, давно изжила себя, и не случилось ничего такого, ради чего стоило бы извлекать их на свет божий и снова ломать копья или разжигать новые споры; он считал, что «позиции Вашего Величества значительно укрепились». Противодействие королю ослабло, и Фрэнсис посоветовал ему держаться в будущем совсем другой линии поведения с членами палаты общин: «Во время следующей сессии парламента Вашему Величеству следует отказаться от ипостаси торговца и подрядчика и быть только королем… Пока Ваше Величество не настроит свои музыкальные инструменты, Вы не услышите гармоничного звучания. Лично я считаю, что для безопасности Вашего Величества и в видах наипреданнейшего Вам служения будет неоценимым благом, если Вы наконец распустите Ваш парламент в любви и уважении друг к другу…»
Фрэнсис предлагал слегка изменить функции парламента «по образцу прежних времен, то есть объявить, что парламент существует не только для того, чтобы обсуждать финансовые проблемы, но чтобы решать и другие дела государства… что у людей могут быть и другие заботы, помимо доходов и расходов короля… И потому я считал бы правильным сообщить, что Ваше Величество располагает средствами для облегчения своего положения, что, я полагаю, отчасти соответствует истине».
Однако и на сей раз решение вопроса королевских финансов и созыва парламента было отложено, и мы не знаем, ответил его величество на письмо своего генерального стряпчего или нет. Король Яков был слишком озабочен устройством судьбы своего фаворита Роберта Карра, графа Рочестерского, который влюбился в молоденькую графиню Эссекс. Король, желая ублажить Рочестера, который теперь был членом тайного совета и имел больше влияния на своего августейшего повелителя, чем кто бы то ни было другой, требовал, чтобы графиню и ее мужа, графа Эссекса, как можно скорее развели, дабы она могла выйти замуж за фаворита.
Когда Роберт, третий граф Эссекс, женился на дочери графа Суффолка, тринадцатилетней Фрэнсис Говард, ему было четырнадцать лет, и произошло это в январе 1606 года, тогда же, когда Фрэнсис женился на Элис Барнем. От брака с самого начала не следовало ждать ничего хорошего. Граф уехал за границу завершать образование и воротился только через три года, а супруга его все это время развлекалась при дворе, который при нынешнем короле никак не славился строгостью нравов. Расчетливой молодой особе, которую к тому же поощряла могущественная родня Говардов, удалось привлечь к себе внимание королевского любимца. Она обосновывала свое желание расторгнуть брак тем, что он не был консуммирован по причине несостоятельности ее супруга. Самым влиятельным из сторонников графини был ее двоюродный дед лорд Гарри Говард, граф Нортгемптон, который понимал, что когда развод будет получен и его внучатая племянница выйдет замуж за Рочестера, то и он, и вся семья приобретут огромный вес. Противником развода выступал близкий друг и советчик фаворита сэр Томас Оувербери, он боялся, что, если свадьба состоится, страной фактически будут управлять Говарды, которые станут самой могущественной силой в государстве, ибо сам Рочестер ничего в государственных делах не смыслит. Кончилось тем, что Оувербери впал у фаворита в немилость, был заключен в Тауэр в апреле 1613 года, летом заболел какой-то загадочной болезнью и 14 сентября умер.
