Глава 9
Из кокона вылупилась бабочка
«Мария, без всякого сомнения, была самым дисциплинированным профессионалом, с которым мне пришлось работать. На протяжении многих лет я восхищался ею, с того самого дня, когда она спела в Риме Кундри и Норму. Мне нравилась ее полнота, придававшая ей особую импозантность. Уже тогда она заявляла о себе как яркая индивидуальность. Ее жесты приводили меня в трепет. Где она научилась этому? В «Весталке» мы начали систематически работать над их усовершенствованием. Одни из жестов мы позаимствовали у великих французских драматических актрис, другие взяли из греческих трагедий. Длинная шея, статная фигура, руки и пальцы делали Марию не похожей ни на какую другую актрису. В какой-то момент Мария почти влюбилась в меня. Это было глупо; она придумала все сама. У нее проявлялись слишком собственнические чувства ко мне. Она часто устраивала мне бурные сцены ревности. Однако я прощал ей, потому что она исполняла все, что я хотел от нее, с самой тщательной точностью, не добавляя никогда ничего от себя. Порой во время репетиции я говорил ей:
— Ну же, Мария, сделайте что-нибудь по-своему! Как нравится вам.
Но она отвечала мне:
— Что я должна сделать? Как мне держать руку?
В конце концов дело дошло до того, что она захотела, чтобы я направлял каждый ее шаг».
Кто же, по вашему мнению, делится своими впечатлениями о Марии? Лукино Висконти, с которым молодая женщина поддерживала отношения, выходившие за рамки творческого сотрудничества.
Совместная работа двух выдающихся личностей, преданных служителей искусства, не могла не принести свои прекрасные плоды. Оперный сезон 1954/55 года стал для Марии самым успешным из всех предыдущих. Все, кому посчастливилось попасть в «Ла Скала», когда Каллас пела под руководством Висконти, став свидетелями исключительного творческого союза, наслаждались сказочным действом, которое не могло не получиться, когда фея и волшебник занимались совместным колдовством. Если бы на жизненном пути оперной дивы не повстречался Висконти, узнала бы она когда-нибудь диапазон своих творческих возможностей? Возникло бы когда-нибудь в ее душе чувство, о существовании которого она до сей поры и не подозревала?
И все же, прежде чем выяснять характер отношений между примадонной и режиссером-постановщиком, вернемся немного назад, а именно в Чикаго осени 1954 года. Публика и критики были покорены выступлением Марии.
«Кто сошел с ума? Лючия в исполнении Каллас или зрители?» — вопрошал один журналист на следующий день после представления последнего из произведений Доницетти. Оперную диву вызывали аплодисментами на сцену всего только… двадцать два раза! Обезумевшие от восторга зрители не ограничились одними аплодисментами, они ринулись на сцену в надежде прикоснуться к своему кумиру, словно все представление только о том и мечтали.
В ореоле этой новой победы Каллас вернулась в Италию, где открыла свой четвертый сезон в «Ла Скала» выступлением в опере Спонтини «Весталка». Это произведение без Марии так и осталось бы пылиться на полке, как последние пять десятков лет. И конечно же, чтобы вдохнуть в эту оперу жизнь, требовались огненный темперамент Марии и ее исключительные вокальные данные. Каллас представлялся случай осуществить совместный проект с Висконти, о чем она мечтала с той поры, как познакомилась с этим выдающимся художником. В этой книге мной вовсе не ставится цель рассказать о блистательной карьере Висконти. Однако ввиду того, какую важную роль он сыграл в становлении таланта Каллас и в ее личной жизни, я вынужден хотя бы в нескольких словах набросать портрет этой сложной личности.
Родившийся в Милане в одной из самых древних и знатных семей, Висконти с юных лет проявлял интерес к разным видам искусства. В частности, опера погружала его в состояние исступленного восторга. Он не пропускал ни одного спектакля в «Ла Скала» и знал все оперы наизусть. Еще не попробовав свои силы в кино, которое принесет ему мировую славу, он уже пользовался известностью как театральный режиссер-постановщик. С особым успехом шли в его постановке пьесы Жана Кокто и Жана Ануйя. Некоторым препятствием в его карьере до сей поры были его политические взгляды. Этот аристократ до кончиков ногтей был коммунистом. Он не скрывал ни своих убеждений, ни гомосексуальных наклонностей, ни скандального характера… Короче говоря, принадлежавший к элите Висконти был маргиналом, наделенным талантом и способным с равным успехом проявлять себя в любой форме искусства.
До постановки «Весталки» на сцене «Ла Скала» Висконти еще ни разу не работал с оперными произведениями, однако уже давно собирался заняться этим. Мы знаем, что он восхищался Каллас с первого же раза, как только услышал ее. Что же касается ее выступления в «Ла Скала», то тут существует столкновение мнений. В своих воспоминаниях Менегини утверждал, что именно он замолвил слово о Висконти перед Гирингелли. В подтверждение этого он опубликовал несколько писем, в которых Висконти и в самом деле рассыпался перед ним в любезностях: «Дорогая Мария и дорогой Баттиста — да, дорогой Баттиста, ибо правда в том, что Мария не будет читать мое письмо, и если кто-нибудь мне ответит, то это будет Баттиста…»
Столь теплый тон письма Висконти легко объясняется особой выразительностью итальянского языка и некоторой высокопарностью, присущей знаменитому режиссеру. И вот Менегини, никогда раньше не вдававшийся в подробности, неожиданно заявил в своих воспоминаниях: «Только я и Мария были единственными, кто по-настоящему хотел бы видеть Висконти в «Ла Скала». Мы часто говорили о нем с Гирингелли, который, возможно, потому что в конце концов ему надоели эти разговоры, согласился пригласить его на работу».
Выходит, только благодаря своей «надоедливости» супруги Менегини открыли своему другу двери в «Ла Скала»? Это не совсем так. И если Мария, в самом деле, не имела ничего против того, чтобы поработать с Висконти, то последний своим дебютом в прославленном театре был обязан только посредничеству влиятельного Тосканини.
В то же время Баттиста категорически отрицал тот факт, что его супруга когда-либо испытывала сентиментальные чувства к Висконти. Более того, он заявил следующее:
«Мария восхищалась умом и талантом этого человека, но не переносила того, как он говорил. Речь Висконти была пересыпана самыми нецензурными словами. Мария часто делала ему замечание:
— Меня тошнит, когда ты так говоришь!
Во время работы он совсем распоясывался. Марию коробило от его сквернословия. Она часто говорила мне:
— Если он обратится в подобных выражениях ко мне, то получит пощечину».
Менегини, выступая в роли поборника нравственности, рассказал об одном показательном случае:
«Однажды вечером мы с Марией оказались в Риме. Мы жили в отеле «Квиринал». С нами была и моя мать. В холле гостиницы мы увидели Висконти, вошедшего вместе с Анной Маньяни и какими-то еще друзьями. На Маньяни было платье с очень глубоким вырезом. Моя мать, весьма целомудренная женщина старой закалки, была оскорблена до глубины души. Когда Висконти представил ей Маньяни, моя мать, повернувшись ко мне, с презрительной гримасой воскликнула:
