Насчет чужестранного сброда Григорович не совсем прав, гостили и почтенные люди: Александр Дюма-отец, известный американский магнетизер Даниэль (Дуглас) Юм; последний познакомился с графом в Италии и оказался не прочь породниться — женился на свояченице графа (сестре жены); свадьбу пышно отпраздновали уже в Петербурге, одним из шаферов был известный поэт граф А.К. Толстой, и Дюма на ней присутствовал; поэтому Юм жил у графа на правах родственника. Но в целом Григорович был прав насчет «сброда».
Добрую половину своих постояльцев граф и в лицо не знал! Если Григорьев живал у графа в зимнем или летнем дворце, то очень мало вероятно, чтобы он туда привозил Марию Федоровну. По имеющимся сведениям, во дворце у него была своя комната, но ночевать он обычно уезжал «домой». Его дядя Николай Иванович Григорьев на вопрос своей дочери Варвары о Юме описал ей интересный эпизод (письмо от начала сентября 1860 года): «Аполлон коротко его знает, потому что он жил при нем у своего свояка г-фа Кушелева в доме, — с Аполлоном, или то есть Аполлону Юм раз проходя вечером из комнаты в другую, пожал подойдя к нему ни с того ни с сего его руку, сказав ему: «Вы сегодня будете видеть вашу мать» и ушел. Аполлон посмеялся мистификации, забыл предсказание, кончил свои журнальные занятия и уехал домой; но в эту ночь видел ясно свою мать — разумеется, не спавши — в саване, с закрытым лицом идущею к нему из другой комнаты, — когда он разбирал у стола литературные произведения чьи-то. — Он позвал бывших в другой комнате людей, и привидение исчезло».
Не любя «караван-сараи», Григорьев и летом 1859 года снимал в Полюстрове недалеко от дворца Кушелева-Безбородко отдельную дачу, где уже, наверное, жил вместе с М.Ф. Дубровской. Если это та самая дача, которую он снимет и в 1860 году, то, по воспоминаниям Н.Н. Страхова, это был «крошечный домик, стоящий в конце Полюстрова, посреди ровного зеленого болотца».
Сведения о дальнейшей совместной жизни Аполлона Александровича и Марии Федоровны тоже очень туманны. Мемуаристы сообщают, что в 1860 году Григорьев жил в доме Лопатина, длиннейшем двухэтажном каменном строении, простиравшемся по Невскому проспекту от угла Лиговки чуть ли не до Николаевской (ул. Марата). Дом не сохранился, в 1874 году он был разрушен, сквозь него проложена Новая улица, потом названная Пушкинской. Непонятно, покинул ли Григорьев Дубровскую или они переехали вместе из дома Логинова в дом Лопатина? Не знаем еще, вместе ли они уезжали из Петербурга в Оренбург в 1861 году или Мария Федоровна догоняла его уже в дороге? В поэме «Вверх по Волге» есть странные строки:
Скакала ты зимой холодной
В бурнусе легком, чтоб опять
С безумцем старым жизнь связать…
Речь — о пути в Оренбург? Но туда Григорьев уезжал не зимой, а в конце мая, да и ехали они, кажется, вдвоем, судя по письмам. А кроме Оренбурга самая большая его двухмесячная отлучка из столицы была в Москву в сентябре — ноябре 1860 года, туда он в самом деле уезжал один, а Мария Федоровна приехала вдогонку, но сентябрь — не «зима холодная» и при железной дороге не нужно было «скакать». Эпизод, если он не поэтическая вольность, остается загадочным. Много неясного относительно совместной жизни принесут и сведения последующих годов. Известно только, что умирал горемыка один, Мария Федоровна жила тогда, в сентябре 1864 года, отдельно и узнала о его кончине через неделю после похорон. Но в течение всех своих последних шести лет Григорьев не заведет ни одной новой пассии, М.Ф. Дубровская будет его единственной — невенчанной — женой.
«РУССКОЕ СЛОВО» И УХОД ИЗ НЕГО
В конце 1858 года редакция «Русского слова» приступила к напряженной работе, чтобы с января следующего года стали регулярно выходить ежемесячные книжки толстого журнала. Сам издатель граф Г.А. Кушелев-Безбородко не очень обременял себя редакторским трудом, потому-то он и искал себе помощников, чтобы быть вольной пташкой. Основной груз редакционной работы граф переложил на плечи Полонского и Григорьева. Первый ведал, главным образом, художественной литературой, второй — критикой и публицистикой. Но не очень была ясна «иерархия» этих двух сотрудников. Полонский был назначен графом заместителем главного редактора (вторым редактором), а Григорьев — помощником. Кто был «выше» — непонятно. Вот где всплывали григорьевские весы «выше — ниже». Как будто бы «заместитель» уже по смыслу чуть-чуть выше «помощника». Объявление о будущем выходе в свет журнала вообще было подписано лишь Кушелевым и Полонским. Затем, когда почти в каждом номере «Русского слова» стали публиковаться издательские объявления от имени редакции, появились уже три подписи, и они шли в такой последовательности: граф, Полонский, Григорьев. Значит, располагались не по алфавиту, а по престижности, по иерархии.
Когда уже в советское время Г.В. Прохоров обнародовал материалы редакции «Русского слова», то мы увидели, что Полонский и жалованья от графа получал в два раза больше, чем Григорьев (в месяц соответственно 200 и 100 рублей).
Полонскому, человеку в общем-то мягкому и покладистому, тем не менее очень хотелось единолично руководить журналом при частом отсутствии графа в Петербурге, о чем он недвусмысленно заявил Кушелеву, но тот в свою очередь сам желал быть единоличным «диктатором» и претензии своего заместителя отверг. Но Полонский при отсутствии графа все-таки вмешивался в статьи Григорьева, настаивал, чтобы тот изымал из текстов новые термины и трудные формулировки. С другой стороны, Григорьев первое время, видимо, пользовался большим уважением графа, который свою единственную критическую статью в «Русском слове» той поры — «О значении романа нравов в наше время, по поводу нового романа г. Гончарова «Обломов» (июль 1859 года) — сопроводил подзаголовком: «Посвящено Аполлону Александровичу Григорьеву», да и статья графа излагала идеи ведущего критика журнала. Потом еще такой факт. Полонский готовил для первого номера «Русского слова» программную статью «О значении нового поколения», которую, кстати сказать, сопроводил тоже как бы посвящением: подзаголовок был «Письмо к А.А. Г.». Но статья не появилась ни в первом, ни в последующих номерах. В чем дело? Сам автор не был удовлетворен и снял публикацию? Повлияло недовольство Григорьева? граф? Мы не знаем. Однако пока редакторы были полны энтузиазма и надежд на будущее, возникавшие было противоречия сглаживались и руководители работали горячо и результативно.
Состав номеров «Русского слова» за первое полугодие 1859 года заметно характеризует вкусы и знакомства троих «вождей» журнала. Страсть графа к путешествиям и их описаниям сказалась на обилии дорожных очерков. Сам он из номера в номер публиковал свои «Воспоминания о путешествии за границей», а кроме того — очерки А.П. Милюкова, Р.В. Орбинского; сюда можно отнести и сибирские историко-географические очерки Д.И. Романова. Статьи о скачках и об охоте, наверное, тоже печатались по инициативе графа. Еще одна графская инициатива и приятное новшество в русском журнале — шахматный отдел; его толково вел в каждом номере В.М. Михайлов. А литературные связи Полонского и Григорьева обусловили замечательный спектр поэтических (стихотворения и поэмы) произведений в журнале: были привлечены А.Н. Майков, А.А. Фет, M.Л. Михайлов, K.A. Мей, Ю.В. Жадовская, И.С. Никитин и другие; много печатался и сам Полонский. Специально переводческие интересы Григорьева преподнесли журналу обилие поэтов-переводчиков, знакомивших читателей с творчеством Гёте, Байрона, Мицкевича, Гейне, Беранже и других классиков. Фет перевел драму Шекспира «Антоний и Клеопатра». Друзья Григорьева подарили ему ценные критические статьи: Фет — «О стихотворениях Ф. Тютчева», Эдельсон — «Тысяча душ. Роман… Писемского». А если еще учесть, что в первых номерах за 1859 год были опубликованы повесть Ф.М. Достоевского «Дядюшкин сон», разные прозаические произведения M.Л. Михайлова, Н.А. Потехина, Е.Э. Дриянского, С.В. Максимова, научные статьи М.И. Семевского, Г.Е. Благосветлова, П.Л. Лаврова, В.И. Водовозова, Ф.Г. Толля, труд А.Н. Серова «Опера и ее новейшее направление в Германии», — то, несомненно, «Русское слово» имело шансы войти в группу самых популярных журналов той поры.
