Какие же отношения связывали наших героев после того, как их бурный роман исчерпал себя? Разрыв Екатерины с Потемкиным причинил душевную боль обоим. Однако именно с этого момента императрица обрела подобие семьи. Того спокойного и надежного места, где она могла расслабиться, быть самой собой, получить помощь, совет, душевную поддержку. С годами Екатерина и Григорий Александрович даже на людях стали держаться как женатая пара.
Что же это была за семья, где мужа и жену объединяла не любовь, а дружба? Не ложе, а кабинет? Ответить на поставленный вопрос невозможно, если не обратиться к тем изменениям, которые внесла в семейную мораль эпоха Просвещения. Философия, управлявшая умами образованного общества, стремилась решительно порвать со «средневековыми» устоями. Вольтер высмеивал «ханжество» и «лживость» церковных обрядов, соединяющих браком двух чужих друг другу людей, ради приумножения богатств их родов и возвышения фамилий на социальной лестнице. Однако было бы ошибкой считать, что философы-просветители призывали вообще отказаться от семьи. Напротив, они внушали своим читателям лишь «трезвое» отношение к браку как к выгодной сделке и советовали просвещенным людям, не портя жизнь друг другу, искать любовь подальше от семейного очага. Супружеская же пара, по мысли французских «моралистов» нового времени, должна была стать союзом сугубо дружеским. Подобный стиль поведения уже настолько привился среди европейского дворянства, что супружеская верность считалась почти неприличной и смешной.
В начале своего союза с императрицей Григорий Александрович, отдававший предпочтение православной этике перед французской философией, пытался навязать августейшей супруге брак по всем церковным канонам. Екатерина старалась принять подобную форму совместной жизни. Оба при невероятных усилиях продержались полтора года. И не только потому, что на хрупкую скорлупу их маленькой семьи оказывалось колоссальное давление придворных интриг. Но еще и потому, что при всей верности Потемкина религиозным представлениям, при всей глубине исповедуемой им православной морали и он, и его возлюбленная были людьми эпохи Просвещения. Они уже вкусили ее плоды и не могли отказаться от той культурной среды, в которой воспитывались и учились думать.
Сделав интеллектуальный выбор в пользу греческой культуры, Потемкин в быту не мог перешагнуть через маленькие соблазны «просвещенных» семейных отношений. Тем более легко относилась к ним Екатерина, всегда предпочитавшая свободу ума и свободу духа требованиям жесткой религиозной дисциплины чувств и мыслей. Поэтому между Потемкиным и его августейшей покровительницей возник и удержался на всю жизнь именно французский «просвещенный» брак, который предпочитала императрица.
Подобный брак не только не исключал, но и предполагал наличие у супругов любовников и любовниц, к которым муж и жена взаимно должны были проявлять снисходительность и дружелюбие. Так и произошло. Императрица оказывала знаки внимания поклонницам князя, которые гроздьями висели на его эполетах. С другой стороны, каждый новый фаворит мог занять свое место только после согласия Потемкина — слишком уж важен был пост «вельможи в случае», чтобы его мог занять случайный человек.
На личных взаимоотношениях Екатерины и Потемкина это отражалось мало: оба стояли слишком высоко над остальными и слишком ценили свой союз, дававший огромные государственные плоды. После смерти Григория Александровича в 1791 году императрица писала старому корреспонденту барону М. Гримму о своем потерянном супруге: «В нем было… одно редкое качество, отличавшее его от всех других людей: у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил»
[942].
Встречались, правда, разные недоразумения. Ведь каждый фаворит, ощущая свою силу, рано или поздно пытался вступить в противоборство с Потемкиным. Тогда Екатерина отказывалась от «случайного», обычно без всякого сожаления и даже с чувством гнева на слишком много возомнившего о себе любовника. Так произошло с Зоричем, Корсаковым, Ермоловым…
Как мы помним, Потемкин сам способствовал сближению Екатерины с темпераментным сербом. Однако вскоре благосклонность Григория Александровича к храброму рубаке уменьшилась. Последний окружил себя толпой прихлебателей, которым обещал офицерские чины. «Зорич набрал всякой сволочи в эскадрон, в который положено с переменою брать из полков гусарских, — писал Потемкин Екатерине. — Теперь из таковых представляется в кавалергарды некто Княжевич, никогда не служивший и все у него ходил в официантской ливрее. Восемь месяцев как записал и прямо из людей в офицеры»
[943]. Все представления шли через Военную коллегию, президент которой 3. Г. Чернышев не решался отказать фавориту, зато вице-президент посчитал своим долгом пресечь практику предоставления офицерских чинов в гвардии «ливрейным служителям». Прямые увещевания Зорича не помогли, и Потемкин написал Екатерине раздраженную записку. Резолюция императрицы гласила: «Ливрейные служители мне не надобны в кавалергардии, а Зоричу запретите именем моим кого жаловать и пережаловать».
Фавор Зорича длился одиннадцать месяцев. Попытки Семена Гавриловича войти в конфронтацию с Потемкиным кончились его отставкой. Зорич отправился в белорусское имение в Шклов, где построил великолепный дворец и превратил его в центр карточных игр и развлечений. На несколько лет заштатный городишко стал белорусским «Монако». Туда съезжались богатые игроки из России, Польши и Германии, пускали по ветру миллионы и веселились в свое удовольствие. Сам город украсился каменными зданиями, Зорич на личные средства содержал гимназию и кадетский корпус.
«Ни одного не было барина в России, который бы так жил, как Зорич, — писал адъютант Потемкина Л. Н. Энгельгардт. — Шклов был наполнен живущими людьми всякого рода, звания и нации; многие были родственники и прежние сослуживцы Зорина и жили на его совершенном иждивении; затем отставные штаб и обер-офицеры, не имеющие приюта, игроки, авантюристы, иностранцы, французы, итальянцы, немцы, сербы, греки, молдаване, турки. Словом, всякий сброд и побродяги; всех он ласково принимал, стол был для всех открыт… Польская труппа была у него собственная. Тут бывали балы, маскарады, карусели, фейерверки, иногда его кадеты делали военные эволюции, предпринимали катания на воде. Словом, нет забав, которыми бы хозяин не приманивал к себе гостей. Его доходы были велики, но такого рода жизнь ввела его в неоплатные долги»
[944].
Под покровительством Зорина его родственники братья Зановичи наладили в имении выпуск фальшивых ассигнаций. Раскрыть аферу «посчастливилось» опять-таки Потемкину, потому что именно ему обманутые еврейские торговцы принесли жалобу. «Со времени случая Зорича, — рассказывал Энгельгардт, — они между собою были неприятели; хотя князь и не имел к Зоричу ненависти, но тот всегда думал, что тот к нему не благоволит; чтобы доказать противное, светлейший князь остается в Шклове на целый день. Один еврей просил позволения переговорить с князем наедине…» Он показал Потемкину ассигнацию: «Видите ли, ваша светлость, что она фальшивая?» Сначала князь ничего не заметил, «так она хорошо была подделана, подпись сенаторов и разными чернилами, казалось, не могла быть подвергнута ни малейшему сомнению». Тогда еврей-проситель обратил внимание Потемкина, что вместо слова «ассигнация» написано «ассигиация», и сообщил, что выпуском занимаются «камердинер графа Зановича и карлы Зоричевы».
