Императрица благоволила к ней, Камер-фурьерский журнал показывает, что с 1776 по 1781 год «Сашенька» сопровождала Екатерину почти во всех поездках и постоянно обедала с ней за одним столом. В кругу иностранных дипломатов даже подозревали, что Григорий Александрович вот-вот обвенчается со своей племянницей. В октябре 1779 года Гаррис писал, что «Потемкина… никто не в состоянии поколебать, если только он не женится на Александре Энгельгардт, о чем говорят при дворе, но это маловероятно»
[976].
Вместо этого Александра стала орудием политики своего дяди в Польше. Во время Могилевского свидания Екатерины II и Иосифа II красавицу фрейлину заметил коронный гетман граф Ксаверий Браницкий. В тот момент он был противником короля Станислава Августа и решил сблизиться с Потемкиным для усиления позиций. Гетман попросил руки Александры. Обручение состоялось в марте, а венчание — в ноябре 1781 года, буквально на следующий день после свадьбы Екатерины Энгельгардт со Скавронским. Несмотря на то что жених был старше невесты на 23 года, брак считался удачным. Александра Васильевна быстро прибрала мужа к рукам и оказывала серьезное влияние на его политическую позицию. Умелая и расчетливая хозяйка, она благодаря выгодным подрядам для русской армии поправила запутанные дела имений, и в конце жизни ее состояние насчитывало 28 миллионов.
Веселая, приветливая и простая в обращении, Александра не чванилась высоким положением, принимала у себя множество гостей и пользовалась большим авторитетом среди местной шляхты. Она способствовала сближению русских и польских аристократических родов, добывала нужные Потемкину сведения и много сделала для укрепления позиций русской партии в Польше
[977].
Вместе с тем графиня Браницкая не потеряла дружбы Екатерины. Она сопровождала императрицу во время путешествия в Крым в 1787 году, посещала дядю на театре военных действий во время Второй русско-турецкой войны. Узнав, что Григорий Александрович заболел, Александра отправилась ухаживать за ним в Яссы, на ее руках он и скончался в 1791 году. На месте смерти Потемкина графиня поставила памятник в виде колонны. Учредила в память о покойном Григорьевскую больницу для бедных в одном из своих имений и пожертвовала 200 тысяч рублей на выкуп должников из тюрьмы
[978]. До смерти Браницкая хранила культ Екатерины. Много потерпевшая в юности из-за своего легкомысленного поведения, детям графиня дала очень строгое воспитание и хорошее образование. Ее дочь Елизавета вышла замуж за Михаила Воронцова и объединила несметное богатство двух некогда враждовавших родов.
Самый бурный и «документированный» любовными записками роман связал Потемкина с Варварой Энгельгардт. Скандально знаменитой «Варинькой», которую дядя то осыпал драгоценными подарками, то обещал выпороть за лукавство. Она была старше «Катиши» на четыре года, но расцвела позднее. Да и расцвела ли? Ее портрет в русском платье кисти неизвестного художника конца 70-х годов XVIII века нельзя назвать особенно удачным. Круглолицая, щекастая, с хитровато прищуренными продолговатыми глазами и капризными губами-вишнями она лишена миловидности сестер. Но, возможно, в ней было нечто, трудно передаваемое на полотне. Недаром Державин в оде «Осень во время осады Очакова» назвал ее «Пленира сердцем и лицом».
Записки влюбленного дяди рисуют «Вариньку» капризным ангелом, ловкой плутовкой и вымогательницей. Она то дуется, то ревнует, то мучает покровителя притворной холодностью. Это роман-игра, где каждый знает свою роль. «Варинька, жизнь моя, ангел мой, — писал Потемкин. — Приезжай, голубушка, сударка моя, коли меня любишь». «Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь. Я, идучи от тебя, тебя укладывал, расцеловал и одел шлафроком и одеялом, и перекрестил». «Варюшечка, душа моя, не смей немочь; я тебя за это высеку». «Улыбнись, красавица, люблю тебя до бесконечности и целую без счету». «Знай и то, что я все вас дарю, и вперед хочу в именины прилагать нечто и денег, потому что вам жить надобно сходственно с моей знатностью». «Прости, мои губки сладкие, приходи обедать». «Душа моя, любовница нежная, победа твоя надо мной и сильна и вечна». «Целую тебя всю с ног до головы. Для чего шуба счастливее меня?»
[979].
Письма к дяде Варвара подписывала «кошечка Гришинькина». Сестры Энгельгардт и были для князя «кошками» — куклами, игрушками, в лучшем случае домашними любимицами. Он не только их милостивец, но и хозяин. Он возится с ними, но может и высечь (последнее, вероятно, лишь на словах). После смерти Потемкина «кошки» передрались из-за наследства, доставив много горьких минут императрице. Порой Екатерина даже плакала, вспоминая, как когда-то весело и дружно они все вместе проводили время…
Любопытно, что «Варинька» выскочила замуж раньше сестер. Как только она почувствовала, что дядя охладевает к ней, сумела приискать подходящего кавалера. Благо выбор был богат, лучшие женихи толклись в приемном покое «отца и покровителя». Варвара остановила взгляд на князе С. Ф. Голицыне. Он еще до свадьбы решил «один раз опытом испытать дружбу невесты» и попросил ее выхлопотать для него у Потемкина бригадирский чин. «Употреби свою просьбу обо мне, — писал жених, — сколько ласка твоя и любовь ко мне позволит; я сегодня ввечеру в город буду и тебя увижу; увижу также и то, что вправду ли ты любишь меня или нет»
[980]. «Варинька» исполнила просьбу. Свадьба состоялась 9 января 1779 года. Госпожа Голицына родила мужу семерых сыновей и считалась примерной матерью.
К слову сказать, многие дамы старались через Потемкина добиться повышения в чинах или выгодного места для своих родных. В конце 70-х годов одна из метресс писала князю по-французски: «Казалось, Вы любите меня от всего сердца… А когда же Вы что-нибудь сделаете для моего сына?»
[981]. Подобные просьбы считались в порядке вещей, но они обесценивали чувство.
«Семейный гарем» Потемкина подвергался строгому осуждению со стороны доморощенных моралистов. Его бичевал и А. Т. Болотов из медвежьего угла под Тулой, и С. Р. Воронцов из Лондона, и масонские блюстители нравов в Москве и Петербурге, объявлявшие Григория Александровича «распутником», «соблазнителем», «врагом рода человеческого», словом, «Князем Тьмы».
Куртуазная культура эпохи Просвещения снисходительно смотрела на любовные связи в кругу родственников. Она трактовала и даже насаждала семейный адюльтер как часть сексуального воспитания. Страницы французских романов XVIII века от Ланкло до де Сада и мемуарной литературы от Казановы до Понятовского наполнены описаниями того, как юноши и девушки получают первый любовный опыт под руководством кого-то из родных, обычно дяди или тети. Такая практика объявлялась разумной и продиктованной истинной заботой
[982]. Но Потемкин не был поклонником философии Просвещения и прекрасно понимал, какие опасные плоды она порой приносит.
