Одним из главных обвинений против Потемкина было то, что он якобы не построил флота. Переписка Семена Воронцова и Безбородко пестрит подобными замечаниями. В некоторых случаях Безбородко держал сторону светлейшего князя. 4 апреля 1788 года он писал в Лондон: «Ваше сиятельство не верит, что флот наш на Черном море в 40 судах. Прилагаю записку оному»
[1131]. Одним из эпицентров слухов о картонных избах и игрушечном флоте был дом Воронцова на Английской набережной.
Недоброжелатели светлейшего князя рассказывали, будто Потемкин перед путешествием Екатерины специально выслал из Новороссии и Тавриды чиновников и генералов, особенно потрудившихся для развития края, чтоб вся слава досталась только ему. Любопытно, что в реальности дела обстояли совершенно иначе. Именно во время этой поездки Григорий Александрович представил императрице донского войскового атамана А. Н. Иловайского и капитана А. В. Головатого, много сделавшего для обустройства бывших запорожцев на новых землях, а также будущего адмирала Ф. Ф. Ушакова и многих других сотрудников.
Легенда о «потемкинских деревнях» превратилась в важный русский культурно-исторический феномен. Эта реалистически обставленная история зародилась, казалось бы, на основе здравых рассуждений, будто за короткий срок невозможно добиться таких впечатляющих результатов. Однако у нее есть изнанка мистического свойства. В донесениях из Петербурга июля 1787 года М. А. Гарновский пересказывал ходившие по столице слухи о достижениях Потемкина: «Уж не духи ли какие-нибудь ему прислуживаются?»
Оказывается, перед глазами путешественников прошли не картонные домики, а видения, созданные подвластными Потемкину духами. Они трудились на него, творя волшебную, противоестественную реальность, которая в любой момент могла исчезнуть. В этом таилась разгадка и фантастически быстрого развития края, и огромных успехов наместника, и объяснение, почему, несмотря на наличие городов, флота и крепостей, которые можно пощупать руками, в Крыму все же на самом деле ничего нет.
Образ Потемкина — злого гения России, а в сниженной трактовке — авантюриста, лентяя, присваивавшего себе чужие победы, сластолюбца и хитрого царедворца, умело игравшего на слабостях императрицы, — создавался в литературе, выходившей из розенкрейцерских кругов. Он отражал восприятие светлейшего князя как «князя тьмы», существовавшее в русских и прусских масонских братствах, поддерживавших цесаревича Павла. Именно эта антитеза: светлейший князь — князь тьмы — раскрыта в немецком мистическом романе-памфлете, опубликованном в 1794 году. Феерическая сказка «Пансалвин и Миранда», наполненная перетрактованной в розенкрейцерском духе ветхозаветной мифологией, повествовала о злом демоне, обольстившем добродетельную царицу Миранду и превратившем все ее прекрасные дела в нечто совершенно противоположное. Не видя дьявольской сущности любимца, Миранда доверчиво предоставила ему право распоряжаться своим государством, которое едва не оказалось на краю гибели. Хищный убийца Пансалвин, мечтая захватить весь мир, вверг страну в непрекращающуюся войну. Только его смерть во время дуэли, когда оскорбленный Пансалвином генерал случайно задел кончиком шпаги ядовитую южную траву и нанес противнику смертельную рану, возвращает Миранде память
[1132].
Так, Потемкин в понимании сторонников Павла превращался в демона, принявшего человеческий облик с целью погубить Россию. Поэтому все его действия: будь то присоединение Крыма или руководство армией, — трактовались как преступления, ведущие к гибели страны.
Объективно легенда о «потемкинских деревнях» сильно повредила России в преддверии войны. Императрица ехала в Крым показать иностранным дипломатам готовность страны к возможному конфликту. Это должно было предостеречь европейских покровителей Порты от подстрекательства турок к нападению. Демонстрация силы состоялась, но в нее не пожелали поверить. Усиленно распространявшиеся противниками князя слухи о картонных городах и гнилых кораблях стали в Париже, Лондоне, Берлине и Стокгольме желаннее отчетов собственных представителей и резидентов из России.
Миссия дона Франсиско
Примером такого отношения к неугодным сведениям может стать история дона Франсиско де Миранды. Уроженец Венесуэлы, сын состоятельного коммерсанта, получивший университетское образование в Каракасе, он в качестве волонтера сражался на стороне американцев в войне за независимость. Миранда был ярым сторонником освобождения Венесуэлы от испанского владычества и много скитался по Европе в поисках поддержки для своей антиколониальной деятельности. Ради этого дон Франсиско не гнушался сотрудничать со вчерашними противниками-британцами, а в годы Французской революции снова совершил поворот на 180 градусов и прославился как один из храбрых генералов-республиканцев, разгромив австро-прусскую армию при Вальми. Его имя высечено на стене Триумфальной арки в Париже, а портрет висит в Зеркальной галерее Версаля.
В 1787 году Миранда побывал и в России, причем направился он не прямо в Москву или Петербург, а приплыл из Стамбула в Херсон, то есть намеревался посетить те самые земли, которые в наибольшей степени интересовали европейских оппонентов Петербурга. Дорогой путешественник вел подробный дневник, в который заносил сведения о численности русских войск, их дислокации, уровне обучения, снабжения, о качестве крепостных построек, дорогах, верфях, числе и типах военных кораблей, количестве и национальном составе населения. Кроме того, гость по возможности точно указывал глубину бухт и фарватеры на реках и каналах. Подобная информация характерна скорее для донесений резидента, чем для записок простого путешественника, глазевшего вокруг ради собственного удовольствия.
Странно, что эту особенность записок «пламенного революционера» исследователи обходят молчанием. В советское время было неудобно заострять внимание на откровенном шпионаже в России будущего героя Великой французской революции. Но что мешает заметить очевидное сейчас? Миранда собирал на Юге сведения. И эти сведения ему собирать позволяли.
В те времена дипломаты и путешественники часто выполняли функции шпионов. Дону Франсиско удалось встретиться и, как он уверяет, близко сойтись с Потемкиным. Затем князь представил его Екатерине, прибывшей в Киев. Судя по запискам, происходит нечто необычное: никому неведомый иноземец, уроженец страны, о которой немногие в России слышали и не всякий нашел бы на карте, вдруг оказывается окружен самым пристальным вниманием высочайших особ. Что это? Простое любопытство? Желание поразвлечься беседой с экзотическим гостем? Не только. Миранда описывает, что их беседы с Потемкиным лишь раз коснулись Испании и Америки, этот вопрос князя не слишком интересовал. Зато Григорий Александрович нарочито много говорил о Франции, Англии и политике ведущих европейских держав. Неудачная тема для болтовни с первым встречным. Внешняя откровенность князя в разговорах с иностранцами всегда преследовала некую цель.
Если бы Миранда был простым путешественником, как он себя именует, максимум, на что он мог рассчитывать, это постоять у двери в приемные покои Потемкина и вместе с толпой офицеров, чиновников и гостей наблюдать выход хозяина Тавриды. Однако гость был замечен, приближен, удостоился пространных бесед, а затем князь «по-дружески» пригласил его с собой в поездку по Крыму (видимо, инспекционную, перед приездом императрицы), посадил в свою карету и общался всю дорогу. Почести явно не по рангу. Чем же их объяснить?
