Слой «солдат» по сравнению с «рекрутами», то есть старослужащих по сравнению с новобранцами, был как обычно в начале войны в армии весьма невелик. Победа под Кинбурном ясно продемонстрировала командующему, с какими войсками ему предстоит штурмовать Очаков. В его распоряжении были храбрые, но плохо обученные люди, бросить которых немедленно на захват крепости значило погубить их.
15 октября в Петербурге было получено известие о победе на Кинбурнской косе, которое несказанно обрадовало императрицу и изгладило ее раздражение предшествующих дней. Оно было вызвано неосторожностью Потемкина, написавшего 24 сентября отчаянное письмо Румянцеву. Старый фельдмаршал не знал, как поступить, он опасался, что, приняв на себя общее командование, вызовет недовольство императрицы. Поэтому Петр Александрович решил посоветоваться с Завадовским, полагая, что тому при дворе легче разобраться, куда ветер дует. Он отправил своему старому выдвиженцу копию письма Потемкина, вероятно, надеясь на конфиденциальный ответ. Вряд ли Румянцев рассчитывал на огласку дела. Однако Завадовский повел себя, мягко говоря, нескромно.
Он, в свою очередь, снял копии с потемкинского письма и распространил их среди вельмож, показывая тем самым, что в критический момент командующий растерян и слаб. Это сильно повредило репутации Потемкина «в публике». «Напрасно князь пишет чувствительность свою изображающие письма к таким людям, которые цены великости духа его не знают, — сказал Гарновскому Дмитриев-Мамонов. — Желал бы я… предостеречь его… от такой переписки, служащей забавою злодеям его»
[1209]. Ясно, что фаворит сообщал это управляющему не от себя лично. Мнение императрицы должно было дойти до Потемкина не как выговор в письме, на который князь мог обидеться, а как совет третьего лица, находившегося в доверии у обоих корреспондентов.
Поступок Завадовского многие оценили как низкий. Можно было по-разному относиться к Потемкину как к личности, но позорить командующего в военное время значило наносить вред армии. Такого мнения придерживался Н. В. Репнин, чьи трения с князем были известны. Крупный масон, племянник Н. И. Панина, один из деятельнейших сторонников великого князя Павла, он в Первую русско-турецкую войну превосходил Потемкина по чинам, а на второй оказался под его командованием. Это не могло не создавать напряжения между двумя военачальниками. К Репнину устремлялись все обиженные и недовольные светлейшим. Однако именно Репнин в лагере под Очаковом окоротил двух жалобщиков — С. С. Апраксина и В. В. Долгорукова, ссылавшихся на то, что Потемкин несправедливо наказал их, отняв полки. «Что же лежит до ваших отношений к князю Григорию Александровичу, — сказал тогда Репнин, — то здесь у нас в лице его — главнокомандующий. Сделает он то, другое и не по-нашему: повинуйся и не ропщи и дурного примера другим собою не подавай. Мне и всякому вольно думать что угодно о князе Григории Александровиче; но главнокомандующему русскою армиею, имярек Потемкину, я всегда слуга покорный и всеохотный. Не мне выбирать главнокомандующего; мое дело слушаться; а это что за послушание, когда я думаю только о том, чем бы мне кольнуть его да ужалить? Это не дело; упаси нас Бог от такой неурядицы: у нас тогда была бы татарщина»
[1210]. От такого образа мыслей Завадовский был далек. Однако навредил он не только Потемкину, но и самому себе, вызвав неудовольствие императрицы.
Для характеристики светлейшего князя показательна история с награждением Суворова за Кинбурнское дело. «Надлежит сказать правду, вот человек, который служит и потом и кровью, — писал Потемкин об Александре Васильевиче еще до операции на Кинбурнской косе. — Я обрадуюсь случаю, где Бог подаст мне его рекомендовать»
[1211]. Вскоре такой случай представился. После победы при Кинбурне Екатерина в письме 16 октября просила князя разрешить ее сомнения при выборе награды для Суворова. «Пришло мне было на ум, не послать ли к Суворову ленту андреевскую, но тут паки консидерация та, что старше его князь Юрий Долгорукий, Каменский, Миллер и другие не имеют Егорья большого… Итак никак не могу ни на что решиться и… прошу твоего дружеского совета»
[1212]. Императрица рассчитывала пожаловать Александру Васильевичу «либо деньги, тысяч десяток, либо вещь», чтобы не нарушать старшинства в продвижении кандидатов к наградам. Колебания императрицы не стали тайной для ее приближенных. «Александру Васильевичу Суворову, кроме… собственноручного письма …другого награждения без совета его светлости государыня не восхотела сделать… Дадут, однако же, знаки ордена, если этого его светлости будет угодно, — доносил на Юг Гарновский. — Нельзя, кажется, уважать старшинства там, где требуют возмездия заслуги»
[1213].
Григорий Александрович ответил на вопрос императрицы сразу же, ни дня не промедлив с отправкой курьера, ведь награждение Суворова и так уже затягивалось. 1 ноября Потемкин подробнейшим образом описал Кинбурнскую операцию, показывая чудеса храбрости молодых рекрут и их командира, сумевших под огнем турецких судов удержаться на узкой песчаной косе, выманить неприятельские войска на берег и полностью уничтожить их. Суворов, подчиненные ему офицеры и солдаты в буквальном смысле слова вышли из ада, и теперь командующий требовал для героев достойной награды. Офицеры получили георгиевские кресты, солдаты — медали на георгиевских лентах и денежные пожалования, один лишь Александр Васильевич оставался пока без награды.
«Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость? — писал князь о Суворове. — Генерал-аншеф, получивший все отличности, какие получить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностью, как двадцатипятилетний, которому еще надобно сделать свою репутацию… Я ожидаю от правосудия Вашего наградить сего достойного и почтенного старика. Кто больше его заслужил отличность? Я не хочу делать сравнения, дабы исчислением имен не унизить достоинство св. Андрея. Сколько таких, в ком нет веры, ни верности, и сколько таких, в коих ни службы, ни храбрости? Награждение орденом достойнейшего — ордену честь. Я начинаю с себя, отдайте ему мой»
[1214].
Знал Потемкин и о давнем желании Суворова получить придворный чин генерал-адъютанта. Князь предложил Екатерине отметить заслуги Александра Васильевича этим пожалованием, если она не захочет послать ему знаки ордена Святого Андрея Первозванного. Таким образом, Григорий Александрович ловко поставил пред императрицей альтернативу: либо орден, либо придворный чин. При неуравновешенном характере кинбурнского героя последнее казалось Екатерине еще более неудобным, чем первое. Она склонилась к ордену, о чем и написала Потемкину 9 ноября
[1215].
