Итак, в течение первой половины 1774 года Григорий Александрович заметно укрепил свои позиции и нажил новых врагов. Какова же была его частная жизнь с императрицей в начале фавора? Зимой двор несколько раз ездил в Царское Село, но 9 апреля императрица вернулась в Петербург в Зимний дворец
[369]. Потемкин поселился там же
[370]. Это внесло в его жизнь ряд существенных изменений. Теперь ему приходилось появляться на людях, неотступно, как тень, сопровождая свою коронованную покровительницу
[371]. На первых порах при скоплении народа Потемкин чувствовал известную неловкость, ловя на себе любопытные, завистливо-презрительные взгляды публики. Екатерине приходилось ободрять его: «Никакой робости не было, вели себя приятнейшим образом, за это, ангел, большое, большое, большое спасибо»
[372], — писала она.
На следующий день после возвращения из Царского Села Екатерина обращалась к любимому: «Я пишу из Эрмитажа… Здесь не ловко, Гришинка, к тебя приходить по утрам. Здравствуй, милинькой, издали и на бумаги, а не вблизе, как водилося в Царском Селе»
[373].
Императрица могла иметь фаворита, но посещать его покои, когда там находятся посторонние, для нее считалось крайне неприлично. Даже ненароком забытые в комнатах Екатерины вещи Потемкина: табакерка, платок и т. д. — могли скомпрометировать государыню
[374]. Однажды подаренная ей фаворитом маленькая собачка, вбежав вслед за горничной в покои Екатерины, учуяла там запах любимого хозяина и подняла радостный лай, чем вызвала сильное смущение императрицы
[375].
«Утренние» записки Екатерины часто сообщают Потемкину о том, что она не сможет навестить его, поскольку боится кого-либо встретить дорогой. «…Я было пошла к тебя, но нашла столь много людей и офицеры в проходах, что возвратилась»
[376]. «Я пришла к Вам, но, увидав в дверь спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног»
[377]. Лакеи, гайдуки, секретари и унтер-офицеры представляли в глазах Екатерины непреодолимое препятствие. «Сто лет, как я тебя не видала; как хочешь, но очисти горницу, как приду из комедии, чтоб прийти могла, — просит она. — А то день несносен будет… Черт Фонвизина к вам привел. Добро, душенка, он забавнее меня знатно; однако я тебя люблю, а он, кроме себя, никого»
[378].
Старинный однокашник Потемкина по университету Фонвизин был ближайшим сотрудником Панина. Нет ничего удивительного, что в то время, когда его партия помогала новому фавориту, контакты Фонвизина и Потемкина были весьма частыми. Особенно плотно они работали вместе в период подготовки проекта мирного договора.
Мир
«Этот мир достался нам нежданно-негаданно. Он хорош и почетен, и все им довольны… — писала 3 августа 1774 года Екатерина II своему старому корреспонденту барону М. Гримму. — Я вяжу теперь постельное одеяло для Томаса (левретка императрицы. — О. Е.), моего друга, которое генерал Потемкин собирается у него украсть. Ах, какая славная голова у этого человека! Он более чем кто-либо участвовал в этом мире, и эта славная голова забавна, как дьявол»
[379].
Так, игриво, императрица сообщала другу-философу об одном из самых трудных дел, которое ей удалось, как гору, свалить с плеч в 1774 году. «Нежданным» мир, конечно, не был. Прежде чем заключить его, русская сторона провела с турками четыре тяжелые дипломатические конференции. Согласований и поправок к договору было очень много. Далеко не «все» оказались довольны окончанием войны. Екатерине пришлось выдержать серьезную борьбу и проявить характер, дабы довести дело с подписанием трактата до конца.
Из письма же к Гримму, через которое императрица как бы «частным образом» информировала своих европейских друзей о делах в России, следует, что вокруг трона царит атмосфера беззаботного веселья. Напомним, как раз в этот момент Пугачев взял Казань, и вопрос о переброске регулярных войск с Дунайского театра военных действий в глубь страны встал очень остро.
Переписка с европейскими философами Вольтером, Дидро, Д'Аламбером и Гриммом служила для русской монархини в первую очередь способом пропаганды успехов ее державы, а нередко и способом дезинформации. Ведь стены Фернейского замка Вольтера, как и стены парижского салона г-жи Бьельке имели поистине общеевропейский резонанс. Екатерина никогда не сообщала за границу горячих новостей, пока они не были проверены и взвешены дома — это было слишком опасно.
Заметим, что об удалении Васильчикова и появлении рядом с ней Потемкина, произошедшем зимой, императрица мимоходом обмолвилась в письме к Гримму только в апреле, когда положение нового фаворита стало достаточно прочным: «Поговорим об оригиналах, которые смешат меня, и особливо о генерале Потемкине, который более в моде, чем многие другие, и который смешит меня так, что я держусь за бока»
[380].
Рассказ о заключении мира того же порядка. Под пером Екатерины договор как будто стоит в одном ряду с одеялом для собачки. Состряпать дипломатическую бумагу — не труднее, чем сшить попонку для левретки. Однако в реальности все выглядело иначе. «Забавный, как дьявол» генерал Потемкин в это время уже вице-президент Военной коллегии и член Государственного совета, заседания которого, кстати, ведет именно он, а не Панин и не Разумовский. Подготовка договора стоила ему немалых усилий и порядком попортила кровь.
К началу 1774 года работа над мирным трактатом в Петербурге практически зашла в тупик, поскольку разные силы в русском правительстве неодинаково смотрели на условия примирения с врагом. Каждый отстаивал свою позицию, дело не двигалось с места. В стране разворачивалась крестьянская война, а Орловы продолжали жаждать штурма Царьграда. Тем временем умеренность Никиты Панина доходила до признания довоенных границ, без учета серьезного военного успеха русской стороны.
Выступать посредником между сторонами было делом трудным и неблагодарным. «Четыре конференции о мире были у нас, — сообщала мужу Е. М. Румянцева 20 марта. — Никита Иванович [Панин] написал, чтобы нам уступить и надо им всем подписаться. Князь [Г. Г. Орлов] сказал, что он не подпишется, коли государыня прикажет, а на таких-де кондициях не трудно мир заключить. А видеть можно, что и самой ей хочется [мира]; так теперь узнают, что она без согласия княжьего сделает ли? Он всегда был против и заспорит, и так оставалось. А нонеча буде сделает и апробует государыня, так новая партия [Потемкина] переможет. Не поверишь, батюшка, сколько интриг и обманов в людях увидишь. Кажется, друзья душевные, целуются, уверяют, а тут-то друг другу и злодействуют»
[381].
