Лигу нейтральных стран Потемкин называл «дитя интриги и безумия» и намекал, что, как только ему удастся избавиться от помех, он воспользуется своим влиянием в пользу Англии. В настоящий момент князь, фактически полностью переориентировавший русскую внешнюю политику, прикидывался почти безвластным. «Когда дела идут спокойно, — говорил он Гаррису, — тогда мое влияние незначительно; но при первом встречающемся затруднении я ей делаюсь нужен, и влияние мое опять достигает самых больших размеров. Так будет скоро, и я, конечно, воспользуюсь обстоятельствами».
Потемкин пустил в ход все свое обаяние, с тем чтобы удержать видимость добрых отношений с Англией при самых неблагоприятных для британской стороны шагах, совершенных Екатериной. «Во все время он был в самом хорошем настроении, обнаруживая редкое смешение ума, непостоянства, учености и веселости, подобное которому мне еще не случалось встречать. Его образ жизни так же оригинален, как и его характер: у него нет определенных часов ни для пищи, ни для сна, и нам случалось кататься в открытом экипаже в полночь и под дождем. Это посещение… сильно обеспокоит пруссаков и французов… Одна только дружба моя с ним предает мне такое значение в глазах моих врагов»
[787].
Посол пребывал в полном восторге от оказанного приема, а заключение союза все не сдвигалось с мертвой точки. Желая сделать Потемкина более «усердным к делу Англии», Гаррис еще в марте 1780 года предлагал своему кабинету подкупить князя. «Потрудитесь при этом помнить, — писал он в Лондон, — что мы имеем дело с лицом, обладающим огромными богатствами и знающим цену того, о чем идет речь, так что нам приходится удовлетворять не его нужду, а его личность». Однако личность Потемкина не была удовлетворена даже предложением Курляндии. Что же мог дать английский двор?
При крайнем ухудшении военной ситуации в конце 1780 года Британия оказалась готова пожертвовать в пользу России одной из своих заморских территорий, лишь бы Петербург вмешался в конфликт. Гаррис явился с этим предложением к Потемкину и начал издалека: «Если мы будем поставлены в неприятную необходимость делать уступки, не благоразумнее ли будет для равновесия в Европе сделать эти уступки нашим естественным друзьям скорее, чем нашим естественным врагам; может быть, такая мера побудила бы их к деятельности и прекратила бы борьбу, сделав ее более равной».
И тут произошла поразительная смена тона переговоров. Все заверения в дружбе и искренней симпатии к англичанам были оставлены. Князь спросил прямо: «Что можете вы уступить нам?»
«Я сказал ему, — доносил Гаррис, — что мы имеем обширные владения в Америке и Ост-Индии, может быть, что-нибудь из этого может понравиться императрице». Каким льстивым и смиренным стал посол, прежде позволявший себе бросать о Екатерине: «Расположение к чувственным удовольствиям доводит ее до крайностей, унизительных для женщины». Теперь распутной женщине была предоставлена возможность выковыривать жемчужины из британской короны.
Предварительно остановились на острове Минорке в Средиземном море. Попытки «сосватать» России какой-нибудь кусок американских колоний (вероятно, уже отвоеванных повстанцами) были отклонены Потемкиным. «Вы бы разорили нас, — сказал он, — дав нам отдаленные колонии. Вы видите, что корабли наши с трудом могут выйти из Балтийского моря; как же вы хотите, чтобы они переплыли Атлантический океан? Если уж вы даете нам что-нибудь, то пусть оно будет поближе к дому».
Напомним, что в это время уже осваивалась Аляска, и корабли под Андреевским флагом добирались до Америки с другой стороны. Прикидываясь, что русские — слабые мореходы, Потемкин тем не менее выторговывал у англичан базу для флота на Средиземном море. «Купите нашу дружбу, — сказал он Гаррису, — уступив меньше, чем, может быть, вам придется отдать вашим врагам при окончании войны».
Минорка могла сыграть важную роль в надвигающейся войне с Турцией. Поэтому князю так понравилась эта идея. «Он с живостью, свойственной его воображению, увлекся мыслью о русском флоте, стоящем в Магоне и населяющем остров греками. По мнению его, подобное приобретение было бы памятником славы императрицы, воздвигнутым посреди моря»
[788]. Гаррис склонял свое правительство к уступке: «Его величество найдет больше выгод… в приобретении великой и могущественной союзницы, чем во владении этим островом. Это сделало бы нас необходимо нужными для нее и подало бы повод к вражде и зависти между Россией и Францией».
Екатерина не поверила в то, что Англия действительно уступит Минорку. «Невеста слишком хороша, меня хотят обмануть», — сказала она. Императрица прекрасно поняла, что, при всей выгодности приобретения, удержать Минору Россия сможет только с позволения англичан, а это сводило выгоды на нет. «Уступка Минорки будет вполне условна, — заверял свой кабинет Гаррис. — Если только не все условия будут соблюдены, уступка никогда не состоится»
[789]. Эта-то условность и не устроила русскую сторону. Не начавшись, переговоры уперлись в тупик. Россия при всех заверениях в дружбе не хотела вступать в войну, а Англия готова была говорить об оплате за помощь, но не платить в действительности.
Утверждение политики вооруженного нейтралитета было последним успехом Панина. Шаги Потемкина по сближению с Австрией показали, что влияние Никиты Ивановича безнадежно подорвано. Он не играл важной роли в переговорах с Веной, их вели Потемкин и Безбородко. Перед самым подписанием договора Никита Иванович заявил, что не хочет «пачкать руки» этим документом, и удалился в деревню
[790]. Когда в сентябре 1781 года он вернулся, Екатерина приказала ему сдать дела вице-президенту Коллегии иностранных дел И. А. Остерману, а Безбородко, пока лишь член коллегии, стал ближайшим советником императрицы в международных вопросах.
«Граница России — Черное Море»
18 мая 1781 года состоялся обмен писем между Иосифом и Екатериной о заключении союзного договора. Накануне возникли две записки императрицы Потемкину, проливающие свет на нелегкий процесс согласования позиций стороны. «Вчерась, опасаясь, чтоб Панин не возвратил Кобенцелю, не присылая ко мне, его предложения, приказала ему и вице-канцлеру, чтоб они взяли мне на доношение то, что Кобенцель им предлагать будет и о чем император ко мне пишет»
[791], — сообщала Екатерина. В письме 1 января Иосиф II просил императрицу указать условия, при которых Австрия и Россия взаимно гарантировали бы друг другу целость территорий обеих держав
[792].
Екатерина желала включить, в договор пункт о гарантиях тех завоеваний, которые Россия могла бы сделать в недалеком будущем. Австрийская сторона не хотела идти на это, так как тем самым нарушался важный дипломатический принцип «взаимности». В ответ Потемкин передал Кобенцелю, что Россия готова гарантировать Австрии все завоевания, исключая Польшу и Германию. Однако такая постановка вопроса не могла устроить Иосифа II, поскольку для него было желательно вернуть австрийские земли, отнятые Пруссией
[793]. На этапе подготовки документов к переговорам были допущены первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел Н. И. Панин и вице-канцлер И. А. Остерман. Никита Иванович всячески стремился задержать процесс обмена бумагами, возвращая их Кобенцелю, даже не показав императрице.
