Екатерина прекрасно понимала, что чиновники будут готовиться к ее приезду: строить дороги, путевые дворцы, чинить старые и наводить новые мосты, приводить в порядок улицы. Такая работа имела самостоятельную ценность, ведь государыня уезжала, а сооружения оставались. Поэтому Екатерина всегда предупреждала местную администрацию заранее, чтобы не застать врасплох, а вот путь внутри губернии могла изменить — пусть уж позаботятся не только о главной трассе следования. «Одно известие о моем намерении поведет к добру»
[760], — признавалась она Сегюру. Так, еще в апреле 1765 года Екатерина сообщила Б. X. Миниху о желании осмотреть Ладожский канал, и до августа старый фельдмаршал имел время подготовиться.
Деньги на организацию поездки тратились кабинетом императрицы и местной администрацией. Так, в 1764 году кабинет выделил пять тысяч рублей, рижская канцелярия — 30 тысяч и ревельская — 12 тысяч. По дороге государыня и сопровождающие не обязательно останавливались в лучших городских домах. Для них могли разбить палатки в чистом поле. Мебель и, главное, посуду — серебряные, медные и оловянные сервизы — приходилось везти с собой. После чего обер-гофмаршал пересчитывал пропажи. В 1763 году из Ростова и Ярославля вернулось почти все, кроме одной серебряной ложки и 12 салфеток. Последние, очевидно, разобрали на сувениры.
Въезд в каждый город был неизменно торжественным, под колокольный звон и пушечную пальбу. Уже на границе губернии государыню встречал губернатор с чиновниками. Если поблизости квартировали войска, они непременно выстраивались и приветствовали государыню барабанным боем, полковой музыкой и преклонением знамен. У триумфальных арок ее встречали купечество и представители цехов со значками. Дети, одетые в белое, кидали под ноги цветы. В 1764 году в Риге Екатерина слушала концерт, данный ей «знатными горожанами обоего пола», где особенно отличились исполнявшие итальянский дуэт дочери мещан. А вечером императрица почтила своим присутствием маскарад, устроенный в ее честь Рижским магистратом, причем пришла туда «пешком в маске».
В Риге Екатерину впервые увидел направлявшийся в Россию Джакомо Казанова. «Я был свидетелем, с какою ласковостью и приветливостью принимала она в большой зале изъявление верноподданнических чувств от ливонского дворянства, как целовалась она с благородными девицами, подходившими облобызать ей руку. Окружали ее Орловы… Для увеселения верных своих служителей она милостиво соизволила сказать, что намерена держать небольшой банк в фараон на десять тысяч рублей. В тот же миг принесли золото и карты. Екатерина села, взяла в руки колоду, сделала вид, что тасует, дала снять первому попавшемуся и имела удовольствие видеть, что банк был сорван… ведь раз колода не стасована, то, увидев первую, все тотчас поняли, какая карта выигрышная… Ей было тридцать пять лет и царствовала она уже два года. Она не была красива, но по праву нравилась всем, кто знал ее: высокая, хорошо сложенная, приветливая, обходительная и, главное, всегда спокойная»
[761].
Обычно в поездку Екатерина брала с собой двух статс-секретарей и ни на день не прекращала работу. Местная администрация предоставляла ей сведения о губернии: географическое положение, число городов, население, национальный и конфессиональный состав и т. д. Бильбасов отмечал, что даже то немногое, что чиновники не успевали скрыть от августейшего внимания, «было значительно полезнее и вернее всяких канцелярских докладов и губернаторских отчетов»
[762]. Глаз Екатерины действительно был хозяйским, раз цеплялся за такие вещи, как машины для очистки дна реки в Риге, новые постройки в Дерпте, ладьи для перевозки соли на Волге, пильные мельницы в Нарве. «Мимо ушей не надобно пропускать все, что чуть полезно»
[763], — писала она в 1764 году.
Подобные «мелочи» Елизавета Петровна посчитала бы скучными, да и Петр Федорович, скорее всего, зевал бы, глядя на них. Но «маленькое хозяйство» росло и требовало пригляда. «Я выехала… обозревать водяные сообщения, по которым поставляются в Петербург съестные припасы»
[764], — писала императрица барону М. Гримму. Вывод был неутешительным: «Канал прекрасен, но заброшен»
[765]. Со времен Петра I, чей ботик и лопата сохранялись как раритет, им никто не занимался. Корабли успешно преодолевали сглаженные пороги на Неве, но дно следовало углублять, а берега расчищать.
Осенью 1763 года императрица планировала по-настоящему большое путешествие: сначала доплыть до Ревеля и посетить Балтийский порт, а оттуда добраться «по сухому пути» в Ригу, Смоленск, Псков, Великие Луки и Нарву
[766]. Однако летом 1764 года государыня получила известие о деле В. Я. Мировича.
Обращает внимание скорость, с которой Екатерина повернула к столице. От Петербурга до Риги она проехала 32 станции, а обратно — 28, то есть четыре промахнула, не меняя лошадей, которых было выставлено по 277 на каждой станции. Причем использовались только полковые, заведомо хорошие кони, за каждого павшего из которых кабинет платил по 12 рублей
[767].
«Безрассудный coup»
У Екатерины были причины торопиться. Она выехала в Митаву, но «на другой день в полдень тревога охватила всех, когда узнали, что в Петербурге едва не случилась революция, — пересказывал свои, не вполне точные сведения Казанова. — Попытались силой освободить из Шлиссельбургской крепости-несчастного Иоанна… Мученическая смерть императора произвела такое волнение в городе, что осмотрительный Панин, опасаясь бунта, стал немедля слать гонца за гонцом, дабы известить государыню, что ей надобно быть в столице. По той причине Екатерина… понеслась во весь опор в Петербург, где застала мир и порядок»
[768].
Толки о возможном возведении на престол шлиссельбургского узника не затихали с самой коронации. Уже сосланный под Архангельск в Никольский Корельский монастырь Арсений (Мацеевич) проповедовал среди монахов, что государыня «не природная наша и не следовало ей принимать престола; цесаревич болен золотухою, и, Бог знает, кто после будет, а надобно быть Ивану Антоновичу»
[769].
