Огорчил государыню Нижний Новгород — некогда очень богатый, а теперь хиревший на глазах купеческий город. Правительственные учреждения предстали в жалком виде, а купцы не могли «расторговаться». Первые предстояло восстанавливать на казенные средства, а вторым помогать, организовав акционерное общество и вложив в него начальный капитал из казны. Панину Екатерина писала: «Сей город ситуациею (положением. — O.E.) прекрасен, а строением мерзок, только поправится вскоре, ибо мне одной надо строить как соляные, так и винные магазейны, так [же] губернаторский дом, канцелярию и архив, что все или на боку лежит, или близко того»
[828]. Екатерина учредила в Нижнем торговую компанию, в которую мог войти всякий, кто вложит не менее 25 рублей. Незначительность суммы и пример государыни привели к тому, что многие из состоятельных путешественников поучаствовали, дабы заслужить высочайшую похвалу.
В Ярославле передрались купцы разных статей из-за того, кому доплачивать недостающие деньги в казну, и обратились к императрице с просьбой о примирении. Удалось уговорить членов первой гильдии внести 10 тысяч рублей недоимок за все «общество».
Под занавес путешествия Екатерина попала в Симбирск, жители которого годами отказывались вносить налоги. Администрация принялась конфисковывать жилища злостных неплательщиков; в результате значительное число горожан лишилось крова, строения разрушались без хозяев, а деньги в казну все равно не поступали. Императрица писала Панину о «самом скаредном» городе, который только встречала: «Не полезнее ли вернуть людям их домы, нежели… иметь их в странной собственности, из которой ни коронные деньги, ни люди не сохранены в целости. Я теперь упражняюсь искать способы, чтобы деньги были возвращены, домы попусту не сгнили, и люди не приведены были в истребление»
[829].
Кажется, что перед нами частные случаи. Но в каждой из шестисот поданных челобитных был зафиксирован именно «частный случай», мешавший жить обитателям того или иного населенного пункта. Русские газеты неизменно писали о путешествии именно как о способе «недостатки отвратить» в «отдаленных провинциях»: «Первый Ее предмет есть польза и благополучие государства»; «Во все время путешествия… не бывает дня такого, в который бы государыня… имела отдохновение», но «всегда упражняться изволит»; «Не взирая ни на чувствительную стужу, ни на непрестанно лиющийся дождь… веселым духом принимала неприятность непогод, утешаясь тем, что сии труды и беспокойства суть основания» к пользе Отечества
[830].
Численность караулов на станциях следования императорского поезда (один обер-офицер, один капрал и десять солдат)
[831] свидетельствовала о том, что Екатерина не боялась населения, спокойно вверяясь жителям тех губерний, через которые проезжала. Никакой угрозы ее безопасности в тот момент не было. Напротив, государыню буквально носили на руках. Люди за сотни верст приезжали, чтобы «удостоиться видеть ее царственное лицо». В Ярославле приветственными криками жители заглушали гром пушечного салюта, а некоторые «от невместного в сердце веселия… бросались в воду у пристани»
[832], чтобы плыть к галерам и поскорее увидеть императрицу. Владимир Орлов записал слова одной бабы на пристани: «Ну уж я ее теперь, матушку, совсем высмотрела». «Государыня куда ни выходила, народ не мог на нее насмотреться, — продолжал брат фаворита. — …иной называл ее ягодкой, иная баба — солнышком, иная — кормилица наша». Говоря о восхищении, которое вызывала особа императрицы, не стоит забывать такую важную черту тогдашней жизни, как отсутствие зрелищ. Приезд августейшего лица, да еще такой пышный, запоминался на всю жизнь и пересказывался бесчисленное количество раз в разговорах с соседями и родней. Ради такого случая стоило тащиться за сто верст. Наша героиня умела разговаривать с людьми, и те быстро переставали ее смущаться: рассматривали, брали за руки, заводили беседы. Вот еще одна зарисовка из дневника Владимира Орлова: «Посмотри, — говорила одна горожанка другой, — старуха-то у нее насильно руку тащит, а она, матушка, смеется»
[833]. 29 мая в Рыбной слободе женщины поверх белого холста постилали под ноги императрице шелковые платки и целовали оставленные ею следы, о чем с умилением писали газеты
[834]. О жителях Казани Екатерина сама сообщила Панину: «Если б дозволили, они б себя вместо ковра постлали, и в одном месте по дороге мужики свечи доставали, чтоб передо мною поставить, с чем их и прогнали»
[835]. Проявления любви к монарху считались тогда в порядке вещей. Благоговение еще не воспринималось как унижение. Но, описывая подобные сцены в посланиях к Панину, императрица знала, что и кому говорит: она нарочно подчеркивала привязанность народа к своей особе, чтобы лишний раз напомнить — потеснить ее с трона нелегко.
Особое внимание императрица уделяла купечеству. Купцы жаловались к руке вместе с дворянами и чиновниками, а посещениям фабрик Екатерина отдала основное время. Это не удивительно. Она находилась в богатом регионе с громадным потенциалом торгово-промышленного развития. Особые отношения подчеркивались тем, что с купеческими женами императрица целовалась по русскому обычаю в щеку. В Казани она выбрала для проживания дом купца Осокина — «девять покоев анфиладою, все шелком обитые, кресла и канапе вызолоченные, везде трюмо и мраморные столы под ними». Довольные ее обхождением купцы провожали царицу от города к городу в лодках, украшенных лентами и колокольчиками. Пройдет всего несколько лет, и когда в Поволжье вспыхнет крестьянская война, обитатели зажиточных городов, боясь за свое имущество, будут закрывать перед пугачевцами ворота. А за сто лет до того, при Разине, поволжские города, напротив, сами отворялись перед восставшими, что говорит об изменении социального состава их населения в пользу состоятельных слоев.
В Ярославле Екатерину интересовали шелковые фабрики, куда она отправилась в сопровождении иностранных послов. Она спрашивала купцов о прибыли, уменьшении численности рабочих на определенных операциях за счет машин, расширении производства. Допытывалась, нет ли препятствий административного характера «к поощрению и размножению сих нужных мануфактур», обращала внимание хозяев на «те производства, в которых иностранным государствам более надобности» и которые «торгу нашего отечества прибыточественнее». В Казани, куда, кроме местных, приехали за 700 верст еще кунгурские мыловары и кожевенники, подзадоривала их к конкуренции, «дабы казанские заводчики старались перед кунгурскими своими изделиями кожевенными щеголять, а кунгурские равномерным образом хотели бы казанских кож своими славу затмить»
[836]. Именно казанские купцы татарского происхождения, главным образом, поддерживали торговые связи России со Средней Азией и Востоком
[837].
