Архиепископ обладал и умом, и образованностью, и необходимой политической зоркостью. Возможно, именно поэтому он предпочел уклониться от прямого столкновения с людьми, без сомнения, сильными, связанными с наследником Павлом — то есть с теми, кому, казалось, принадлежит будущее. Из двадцати трех названных им книг императрица запретила только шесть, остальные вернулись в лавки. Зато все изъятые были масонскими. Например, розенкрейцерская повесть «Хризомандер», «Химическая псалтырь», приписываемая Парацельсу, и сочинение Штарка «О древних мистериях, или О таинствах, бывших у всех народов». Последнее, по словам Платона, восхваляло язычество и утверждало, что Церковь ведет свои обряды от языческих ритуалов
[1603].
Как мы помним, в «Утреннем свете» говорилось, что ответы на многие вопросы мироздания скрыты в «таинствах древних», и выражалось желание, чтобы «подобные им таинства еще по ныне находились»
[1604]. Лопухин также отстаивал это мнение: «Мистерии древних служат сильным доказательством возможности добрых и полезных обществ тайных»
[1605]. Такие рассуждения позволили Екатерине поставить знак равенства между новыми «магами» типа Калифалкжерстона и шаманами народов Севера. Если мудрости следует искать в языческих обрядах прошлого, то почему не в живых реликтах, среди диких племен, населявших империю? Взгляд весьма здравый с позиции современной эзотерики и фольклористики.
Комедия «Шаман Сибирский» повествовала о том, как приехавшая из Иркутска семья тамошнего чиновника Бобина привезла с собой шамана Амбан-Лая, который якобы вылечил барыню. На самом деле слуги разбили склянку с приготовленным им целебным настоем, побоялись сказать и поставили другую — с водой. А госпожа Бобина поправилась сама.
Амбан по пьесе не столько плох, сколько дик и плутоват. Мудрость его, вычитанная из древней китайской книги, напоминает буддизм. При этом оказывается, что между масонами и шаманским искусством немало общего: «Шаманы тому учатся по степеням. Сей прошел сто сорок степеней; на каждой они имеют правила, чтоб исподволь дойти до восхитительных».
В пьесе есть неожиданный поворот. Слуга Прокофий, рассуждая о бегстве шамана, говорит, что «городовым колдунам завидно» от успехов заезжего. Эта мысль показывает, что императрица понимала, до какой степени соперничество между разными системами создает погоду в масонской среде, и учитывала возможность оговора одних адептов другими из соображений конкуренции.
Падкие на всякую новинку жители столицы оказались готовы признать языческого жреца и мудрецом, и колдуном, и целителем. У него мигом появляются последователи, что позволяет шаману открыть целую школу — прямой выпад против московских масонов. Естественно полиция заинтересовалась новым заведением, что привело бедного Бобина в трепет. Приятель говорит ему: «Как сведают заподлинно, колико его учение не сходствует с общим установлением, то достанется и тому, кто привез лжеучителя». И это также было выпадом в адрес мартинистов. Как узнает правительство, насколько опубликованные книги не соответствуют христианству, так «достанется» и тем, кто переводил, печатал, распространял «лжеучителей».
Угроза прозвучала в конце 1786 года. И была проигнорирована. До расследования оставалось пять лет. Екатерина еще избирала «кроткие способы… ко исправлению», например, постановку пьес и прозрачные намеки. «У подобных мудрецов, буде обман не явен в деле, то по крайней мере, в мыслях или за пазухою», — предостерегала она зрителей. «Следуя мнимым правилам, обманываете сначала сами себя, а потом и тех, кои вам подают веру», — обращалась императрица к членам «братств». Возможно, те уповали на высокое покровительство. А возможно, комедии казались им слишком простыми для утонченных умов. Так и было на самом деле. Но в отличие от обычных писателей наша героиня имела громадную власть, которую не пускала в ход очень долго.
В январе 1786 года она приказала московскому начальнику полиции П. В. Лопухину освидетельствовать устроенную орденом больницу для работников типографии, а также школы, «буде от них заведены», «чтоб тут раскол, праздность и обман не скрывались»
[1606]. Полицмейстеру было велено передать Новикову, что он пользуется арендованной типографией, дабы просвещать общество, а не выпускать книги, «наполненные новым расколом для обмана и уловления невежд». Этими словами императрица прямо напоминала об изъятых из оборота масонских трудах. Лопухин фактически покрыл издателя, ответив в Петербург, что под патронажем ордена нет ни учебных заведений, ни больницы. Тем временем Новиков, сохранивший у себя запас запрещенных книг, пустил их в продажу в Москве
[1607].
Этот шаг Екатерина не могла воспринять иначе как издевательство. Посетив Первопрестольную на обратном пути из Крыма, она имела беседы с московским духовенством и обратила внимание на то, что множество книг религиозного содержания печатались в светских типографиях, нарушая установленную законом монополию Святейшего синода. На этом Синод терял немалую прибыль, а издательство Новикова, напротив, богатело, пуская в оборот деньги состоятельных «братьев» и возвращая ордену займы сторицей. Финансовую заинтересованность розенкрейцеров в процветании печатной деятельности Новикова нельзя скидывать со счетов, говоря о длительной неуязвимости издателя.
Обычно, когда возникали конфликтные ситуации между властями и московской университетской типографией, Екатерина действовала мягче, чем требовал закон, отделяя собственно масонские труды от остального потока. Однако на этот раз ее терпение истощилось. В июле 1787 года она приказала составить список духовных текстов, выпущенных частными издательствами, и запретила публикацию церковных книг и богословских трудов в обход Святейшего синода и Комиссии народных училищ. Нет оснований считать это личным выпадом против Новикова, поскольку права печатать религиозную литературу также лишились типографии Академии наук, Кадетского корпуса и Сената
[1608]. То была общая правительственная политика: прибыльную и духовно безопасную монополию получил Синод.
Цензоры предоставили императрице список из 313 наименований, больше половины вошедших в него книг оказались напечатаны у Новикова. 299 изданий Екатерина распорядилась вернуть в лавки, 14 как масонские изъяли из оборота, почти все они принадлежали Новикову. Среди них имелись тексты, запрещавшиеся вторично, например «Новая Киропедия» А. М. Рамсэя. Обнаружив в книгах «выражения, противные Священному Писанию и низкие по отношению к Божеству», государыня назвала Новикова фанатиком. Срок аренды университетской типографии истекал в 1789 году. Решено было его не продлевать.
