Правда состоит в том, что Екатерина хотела быть любимой Елизаветой, угождать ей, нравиться. Это соответствовало ее характеру. Точно так же как Елизавета в своем простосердечии все-таки любила племянников. Но… развитая подозрительность одной венценосной женщины и столь же развитая гордость второй несказанно отдалили их друг от друга.
К моменту тяжкой болезни императрицы невестка уже так настрадалась от грубого вмешательства в свою жизнь, что не могла жалеть Елизавету. Хуже того — издевалась над умирающей и не делала из своего отношения тайны. Ее сердце очерствело. Устав плакать, она начала смеяться — цинично и зло.
Каковы были реальные намерения великой княгини? Екатерина не осмеливалась посягать на власть Елизаветы. Все действия приурочивались к кончине августейшей тетки — к моменту передачи короны. Последняя могла уйти из неумелых рук Петра Федоровича. Цесаревна намеревалась защитить его право на престол — если надо, то и с привлечением гвардии. Пока она действовала в интересах мужа, намереваясь править через него.
Поддержка войск и вельмож дорого стоила. Средства претендентам обычно предоставлялись из-за границы в надежде на изменение внешнеполитического курса. Иностранные дворы всегда стремились покупать расположение наследников, а заодно и нужные сведения. Елизавета взошла на престол на французские деньги, руководимая Шетарди, которому обещала прекратить войну России со Швецией. Сын Екатерины Павел за долгое царствование матери сближался то с одним, то с другим двором, получая займы, и наконец обрел постоянных союзников в Пруссии. В этом ряду сотрудничество нашей героини с британским послом — не исключение, а правило.
Сам факт получения субсидии не удивителен в обстановке, где брали все, от горничных до государыни. «Деньги, которые причитаются сему двору, — писал сэр Чарльз 4 июля 1755 года, — попадут, несомненно, в приватную шкатулку императрицы; ныне у нее большая нужда в средствах… Я попытаюсь при помощи тех малых средств, испрошенных мною у короля, полностью предать сей двор в руки Его величества». Заблуждение сэра Чарльза старательно поддерживали русские вельможи.
«Великий канцлер в самых убедительных выражениях заверил меня, что всякое увеличение первоначальной выплаты… желательно и породит у Ее императорского величества как бы чувство личной обязанности, — продолжал дипломат 11 августа. — …Сумма около пятнадцати тысяч фунтов стерлингов для личных трат императрицы произведет самое благоприятное воздействие… Ежели до сих пор покупалось русское войско, то указанная выше сумма должна купить саму императрицу»
[159].
Оскорбительные слова. Они заставляют задуматься о месте России в тогдашнем концерте европейских держав. Когда Елизавета Петровна разорвала «Субсидную конвенцию» с Англией, она немедленно затребовала финансовую компенсацию с нового союзника — Франции
[160]. Самые видные члены правительства получали пенсионы сразу от нескольких держав, более того — настаивали на взятках за услуги. Показательно обращение М. И. Воронцова к сэру Уильямсу. Будучи одним из главных сторонников сближения с Францией, он не постеснялся потребовать от Англии денег, суля перемену своей позиции. «Эмиссар Воронцова сказал мне, что… я ни разу не обращался к вице-канцлеру надлежащим образом, — доносил в Лондон сэр Чарльз, — что дом, который он строит в городе, был начат на английские деньги, но уж пять или шесть лет не может быть завершен, поелику сие также должно произойти за счет английских средств… Ежели не дам денег я, дадут другие, и, насколько ему известно, господин Дуглас (французский резидент. — О. Е.) уже немало раздал их многим особам»
[161].
В таких обстоятельствах наша героиня могла приобрести политические добродетели только из прочитанных книг. Она, конечно, знала, что нехорошо брать деньги у иностранной державы, как знала, что предосудительно иметь любовников. Но эти знания никак не пересекались с реальностью.
С самого приезда в Россию в Екатерине видели политическую интриганку. Положение обязывало. Ни минуты наша героиня не была вольна в своем выборе. Тот, кто поддерживал — прусский ли король, дядя ли из Швеции, — являлся покровителем, на которого следовало ориентироваться. Поэтому в сближении с британским послом не было ничего нравственно нового. Набирая политический вес, Екатерина поднималась из состояния пешки. Для нее важно было стать самой сильной фигурой на шахматной доске.
Зададимся вопросом: насколько предоставленные великой княгиней сведения повредили России? Через нее становилось известно о состоянии здоровья Елизаветы. По тем временам это была государственная тайна, и наша героиня понимала, чем рискует, разглашая ее. Кроме того, Екатерина вместе с Бестужевым сделали всё возможное, чтобы сначала отсрочить отправку фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина к войскам, назначенным для войны с Пруссией, а потом затянуть подготовку к походу. Объективно это было выгодно Пруссии и крайне вредило союзникам — Австрии и Франции. Что касается России, то Елизавета была недовольна медлительностью фельдмаршала, а солдаты ставили за него свечки.
Сама Екатерина считала, что Бестужев, противодействуя Франции и пытаясь удержать союз с Англией, поступает «патриотически». Переписка с Уильямсом прервалась прежде, чем сведения сугубо военного характера стали попадать в руки нашей героини. Однако, участвуя в подобных интригах, она играла с огнем. Внезапное падение канцлера больно ударило по положению посла, привело к спешному отъезду Понятовского и поставило великую княгиню на грань высылки из России.
Дело Бестужева
В начале сентября 1757 года у дверей церкви в Царском Селе при большом стечении народа, пришедшего из окрестных деревень на праздничную обедню, императрица внезапно упала в обморок. Он был необычайно глубок и продолжителен, так что многие из придворных подумали, будто недалек смертный час Елизаветы
[162]. Впрочем, подобные обмороки повторялись у Ее величества регулярно с 1749 года, когда она, поехав в подмосковное село Перово в гости к Алексею Разумовскому, лишилась чувств на празднике, устроенном в ее честь. Из-за слабости Елизавету тогда несли в Москву на руках. «Она была высокого роста, собою прекрасная, мужественная и очень дородная, — писала мемуаристка Е. П. Янькова, — а кушала она немало и каждое блюдо запивала глотком сладкого вина; сказывают, она особенно любила токайское; ну, не мудрено, что при ее полноте кровь приливала к голове, и с ней делались обмороки, так что в конце ужина ее иногда уносили из-за стола в опочивальню»
[163].
