Либо Павел полностью впитал взгляды матери, либо писал под ее диктовку, перенося на британское общество домашние проблемы. Огромное несчастье России в том, что она отказывается от услуг княгини. Видимо, наша героиня была не готова к тому, что и при парламентском строе талантливый человек может проиграть на выборах.
Тем более о «моральном разложении» свидетельствовали слухи насчет фавора. Сама Екатерина Романовна якобы озаботилась сопровождавшей сына молвой в Лейдене, когда встреченный там Орлов прямо заявил, что молодой Дашков станет фаворитом. Но правда состоит в том, что княгиня буквально бежала из Лондона, боясь невыгодных параллелей между Ронцовым и Павлом. Бывшим минутным любовником, обнаружившим амбиции ее семьи, и будущим, которому предстояло их удовлетворить.
В отличие от лондонского эпизода, история со слухами вокруг сына рассказана княгиней в мемуарах очень подробно. Много раз повторены пассажи о страданиях матери, вызванных неуместными разговорами, ее ужасе, даже гневе. Но главное – о высоких моральных принципах: «Я никогда не знала этих фаворитов… Я всегда чуждалась и тех, которые были у Екатерины Великой… Я воспитывала сына в беспредельном уважении и преданности к своей государыне и крестной матери». Звучит как заклинание.
Зачем вообще понадобилось касаться щекотливого вопроса о фаворе, раз тема была так болезненна и неприятна? Княгиня без ущерба для «Записок» опускала и более значимые эпизоды. Но на сей раз промолчать она не могла. Повторим, что книга предназначалась, в первую очередь, для публикации в Англии, а британский читатель был знаком с вышедшей в 1787 г. брошюрой сэра Джон Синклера «Общие наблюдения, касающиеся настоящего состояния Российской империи», где о Дашковой говорились нелестные вещи. Этот шотландский агроном и член парламента встречался с княгиней в Петербурге и сообщал, что она добивалась назначения сына «личным фаворитом императрицы», но делу помешал Потемкин
{793}.
В мемуарах требовалось прояснить ситуацию, изменить сложившееся мнение, показать, что слухи о фаворе возникли на пустом месте. Их возбудил вечный антипод Дашковой – Орлов. «Трудно представить себе более красивого юношу», – якобы заявил старый враг. И далее уже самому Павлу Михайловичу: «Я убежден, что вы затмите фаворита», он будет «принужден уступить вам свое место». Дашкова повела себя, как подобает строгой матери: «Эта странная речь заставила меня жалеть, что сын при ней присутствовал; я поскорее выслала его из комнаты… Когда мой сын вышел, я выразила князю свое удивление, что он обращается с подобными словами к семнадцатилетнему мальчику и компрометирует императрицу».
Отповедь не возымела действия. Слухи переползли вслед за Дашковыми из Голландии в Париж, где в доме в графа А.П. Шувалова уже утверждалось, будто княгиня «внушает сыну честолюбивые замыслы». Вновь Екатерине Романовне пришлось оправдываться, говорить о принципах: «Как же сделать известным, где следует, что… я не только не строю столь нелепых планов, но и прихожу в ужас оттого, что они зародились в голове Орлова?» Ответ тогдашнего собеседника княгини А.Н. Самойлова, племянника Потемкина, прозвучал несколько двусмысленно: «Императрица знает вас слишком хорошо». Так поверит она или нет? Ведь у Шуваловых говорили: «Достаточно только огласить подобные планы, чтобы они никогда не осуществились». Но главное, как оградить карьеру Павла Михайловича? «Меня тревожил не страх, что мой сын не попадет в фавориты, а опасение, что настоящий фаворит, боясь соперничества сына, будет тормозить его службу и даже вовсе удалит его от императрицы»
{794}.
Еще из Лондона Дашкова написала первое, несохранившееся, послание Потемкину, прося вице-президента военной коллегии назначить ее сына адъютантом при государыне. Эта просьба, если о ней узнали в обществе, могла послужить источником разговоров, будто Дашкова добивается для Павла фавора, поскольку именно из красавцев-адъютантов подбирались будущие возлюбленные.
Княгиня понимала, что соперничество может быть жестоким и даже погубить ее мальчика. Особенно она опасалась, что Павел, как зернышко в жернова, попадет между Орловым и Потемкиным. Не только «настоящий фаворит» Корсаков, но и могущественные главы придворных партий могли повредить молодому человеку, борясь с ним или притягивая на свою сторону.
«Я знала, что Орлов и Потемкин были в очень дурных отношениях», – рассуждала Дашкова. Это не позволило ей сразу же откликнуться на предложение Григория Григорьевича перевести Павла из кирасирского полка в конногвардейский, под свое начало, «вследствие чего он сразу будет повышен на два чина». Щедрый жест. Но солнце Орлова давно закатилось, его заграничное путешествие – род мягкой опалы. Два офицерских чина по полку – это еще не адъютантские аксельбанты.
Княгиня заявила, что не может действовать без согласия главы военной коллегии. Разговор с Орловым спровоцировал второе письмо в Петербург от 24 ноября 1780 г. Тем более что на первое князь не ответил. Такое пренебрежение задело Екатерину Романовну, и уже в Париже она выговорила Самойлову: «Я… не привыкла к тому, чтобы мне не отвечали на мои письма, ввиду того, что даже коронованные лица относились ко мне иначе». Просить о помощи и в то же время щепетильно указывать на бестактность – в этом вся Дашкова!
Молчание не было знаком забывчивости. Ведь княгиня, как всегда, задала сильным мира сего трудную задачу: «Мне было небезызвестно о невозможности моему сыну вдруг достигнуть этого счастья, – писала она Потемкину, – но я знала также, что ваша светлость как военный министр легко может повысить его, приблизив к этому званию до возвращения… Прошу вас… известить меня, расположены ли вы оказать моему сыну покровительство».
Иными словами, мать добивалась адъютантства для еще не служившего мальчика. Такое могло произойти только по прямому приказу императрицы. Этого-то приказа и ожидал вице-президент Военной коллегии. При внешней, напускной лени Потемкин никогда ничего не забывал. В его обязанности входило доложить о просьбе Дашковой. Екатерина II взяла паузу. Ей хотелось знать, как поведет себя княгиня в новой политической ситуации, к кому примкнет. От этого и зависело производство сына.
Со своей стороны Екатерина Романовна весьма опрометчиво взялась давить на Потемкина. Ее второе письмо из Брюсселя – акт вежливого шантажа: «Так как я в Лейдене встретила князя Орлова, который полюбил моего сына и с откровенностью и участием, нас всех очаровавшими, предложил ему просить императрицу о переводе в его конногвардейский полк офицером, то… в случае если ваша светлость не пожелаете утруждать себя судьбой моего сына, он мог бы, не теряя времени, воспользоваться счастливым расположением к нему князя Орлова»
{795}. Проще говоря, если вы не хотите удовлетворить мою просьбу, мы прибегнем к другому покровителю.
