«Жертва деликатности»
Весной 1782 г. через Кенигсберг, Мемель и Ригу Дашковы вернулись в Россию. Особняка в столице у них не было, прежний – на Фонтанке – продан. Поселиться у сестры Полянской, как в прошлый приезд, Екатерина Романовна не захотела и направилась в Кирианово, где стоял летний дом, по сути – дача. Здесь княгиня прожила до глубокой осени, вынеся наводнение, сырость и холод.
В одном из писем старому сотруднику дяди – Д.И. Фонвизину – она иронизировала: «У нас же пристойных трактиров не завелось, а то бы хотя новое зрелище представила – в столице ее величества двора ее статс-дама, а при том русская уроженка, в трактире домком живущая! По дорожной привычке в трактир въехала! Теперь же в подражание ее подвластных кочующих народов и за неимением палаток, остается в карете на улице жить!»
{810} Кажется, княгиня смеется, но с раздражением и претензией. Трижды повторенное «ее» показывает адресата колкостей. Императрицу. «Конечно, Е.Р. Дашкова желала более достойной для себя встречи»
{811}.
Триумфальных ворот?
Возможно, у Екатерины Романовны не было денег на наем приличного жилья? Но, едва приехав, она начала через отца Романа Илларионовича торговать новую деревеньку, не сошлась в цене – «по сту рублей душа» дороговато – и «отложила попечение»
{812}.
Пройдет несколько месяцев, наша героиня будет осыпана пожалованиями, но так и не переедет из Кирианово. Станет греться присланной братом Александром водкой, но не тронется с места. Почему? Остается предположить, что она ждала приглашения во дворец. При тогдашнем благоволении государыни такой оборот выглядел вполне реалистично. Однако Екатерина II поставила себе за правило не жить с княгиней под одной крышей. Уже глухим ноябрьским днем она задала вопрос, все ли еще подруга проводит время на даче. И, получив утвердительный ответ, прямо указала на дом герцогини Курляндской: «Я велю его купить для вас»
{813}.
Звучит как приказ. Надежды княгини не оправдались.
Вернемся назад.
Летом на даче в Кирианово Екатерина Романовна чувствовала себя вольготнее, чем в столице. Отсюда можно было совершать поездки по окрестностям, не опасаясь, что за каждым твоим шагом наблюдают. А потому первые визиты Дашкова нанесла отставному и уже тяжелобольному Панину. Как принял ее старый покровитель?
Он никогда не скрывал перед племянницей своих мыслей. Рассуждение Никиты Ивановича о переменах в законодательстве имеет много общего с упреками Дашковой в адрес Петра I. Только теперь под ударом другой деспот – Екатерина II. «Тщетно пишет он новые законы, возвещая благоденствие народа, прославляет премудрость своего правления: новые законы будут ничто иное, как новые обряды, запутывающие законы старые, народ все будет угнетен, дворянство унижено, и, несмотря на собственное его отвращение к тиранству, правление его будет правление тиранское»
{814}.
Эти рассуждения были близки нашей героине. Однако теперь ее занимали другие мысли: представление ко двору и производство сына. Поэтому, когда в Кирианово завернул сам Потемкин, а Дашковы оказались в гостях у Никиты Ивановича, княгиня горько сожалела: «Мне было очень досадно, что он не застал меня дома».
Не следовало жертвовать прошлому настоящим. Для Панина все было кончено. Для Дашковой начиналась новая страница жизни, полная надежд. Впрочем, на первой же строке чистого листа судьба поставила кляксу. Дом в Кирианово подмыло весенним паводком, среди болот Павел Михайлович подхватил горячку, саму княгиню скрутил ревматизм, перешедший с ног на живот. Мучительные приступы рвоты могли быть признаками сильнейшего нервного напряжения. Потемкин узнал о визитах к Панину и должен был рассказать императрице. Позволительны ли контакты с опальным вельможей? Когда-то Екатерина II запрещала министру откровенничать с племянницей. Теперь те поменялись ролями.
Но все обошлось. «Мой добрый и искусный Роджерсон… спас меня». Дашкова в который раз не называет врача лейб-медиком. Между тем его присылка к больной – большая честь. Можно было отбросить сомнения: Екатерине Романовне рады, ее примут «с неизменным благоволением».
Повторялась ситуация 10-летней давности, когда после первой поездки за границу на княгиню пролился золотой дождь. Но тогда он был вызван победой группировки Панина, а теперь – его падением. Дашкова вдруг осталась одна, без поддержки и политических обязательств. Ее следовало немедленно присвоить, что императрица и сделала, позолотив подруге ручку. В 1782 г. княгиня получила 35 тыс. рублей на покупку столичного дома, 15 тыс. десятин земли – огромное село Круглое в Могилевской губернии, где числились 2490 (по другим данным – 2577) крепостных, еще 35 тыс. рублей для возведения там усадьбы и 2 тыс. рублей на платежи проездных пошлин
{815}. Кажется, императрица позаботилась обо всем. Если бы у Екатерины Романовны захворала собачка, ее бы немедленно приняли на казенный кошт и лечили бы при дворе.
Дашкова быстро освоилась с новой ролью, т. к. считала ее естественной и заслуженной. Еще вчера робкая и неуверенная в покровительстве сильных мира сего, она без какого бы то ни было объяснения начала вести себя по-барски, «с замашками принципессы». Забыла о всякой осторожности: «Через два дня после моего приезда я узнала, что князь Потемкин бывает каждый день со мной по соседству у своей племянницы графини Скавронской, которая была больна после родов; я послала лакея сказать князю, что хочу дать ему маленькое поручение… На следующий день князь Потемкин сам приехал ко мне»
{816}.
Заметим: Екатерина Романовна послала лакея с письмом не в присутствие Военной коллегии, как это официально полагалось, а в дом к племяннице и любовнице Потемкина – действие почти неприличное. Чуть позднее, когда императрица решила назначить Дашкову директором Академии наук, та написала письмо с отказом, но заметила, что уже 12 часов ночи – т. е. беспокоить Екатерину II поздно. «Сгорая от нетерпения покончить с этим делом, …я поехала к князю Потемкину, никогда прежде не переступая порога его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять, даже если он в постели»
{817}. Потемкин встал, принял княгиню и любезно постарался склонить к положительному ответу. Создается впечатление, что у светлейшего князя только и дела, что уговаривать темпераментных дам не писать императрице колких писем.
