Этот средневековый конфликт в России XVIII столетия, в силу культурной европеизации, приобрел внешние черты противостояния абсолютизма и либерализма. Тогда как, по сути, был противостоянием аристократии и монархии. Свои претензии на власть наиболее образованные представители высшего сословия формулировали языком «Духа законов» Монтескье, что до сих пор сбивает с толку исследователей. Да и для самих носителей подобного мировоззрения – например, Панина и Дашковой – создавало немалую трудность. Им нужно было понять самих себя, потребности своей страны и выразиться так, чтобы вместо Москвы не получался Париж и Лондон.
В последние годы высказана точка зрения, что Дашкова, исходя из ее концепции самодержавия, не посягала на властные прерогативы подруги. Между нею и Паниным имелись серьезные расхождения. Княгиня считала лучшей формой правления «ограниченную монархию». Но, по ее словам, ограничить себя просвещенный монарх должен был сам
{417}. Панин же предлагал как бы движение «снизу», от стоявших у трона вельмож. Однако если вчитаться в его проект, то станет понятно, что и Никита Иванович предусматривал внешне самостоятельный акт царицы: «Спасительно… намерение Вашего величества… право самодержавства употребить с полной властью к основанию… формы и порядка». Таким образом, противоречия были преодолимы. Они являлись разногласиями внутри одного лагеря и касались не конечной цели, а пути ее достижения.
«Тщеславие ее безмерно»
В нужный момент императрица больно ударила по рукам княгиню, показав, что все притязания той – надуманны. Неоднозначная позиция Дашковой: любовь к Екатерине II, с одной стороны, и едва прикрытая оппозиционность, с другой – позволяли каждой из партий упрекать ее в предательстве своих интересов.
Екатерина II писала об отце княгини, что тот имел «сварливый, перемечливый нрав». Нечто подобное обнаруживалось и у дочери: склонность к ссорам сопровождалась стремлением «переметаться» то на одну, то на другую сторону. Теперь Екатерина Романовна приняла удары, предназначенные группировке Панина в целом. Наказывая ее, императрица демонстрировала, что все разговоры о Совете неугодны.
Сам Никита Иванович в силу мягкой, уклончивой позиции и близости к наследнику был неуязвим. А вот его вспыльчивая племянница легко вызывала на себя гнев. И защититься ей было нечем. Кроме того, на примере бывшей подруги государыня наглядно объясняла придворным, что легко отвернется от того, кто отвернулся от нее. Это казалось необходимо, чтобы предотвратить рост рядов сторонников Павла и предостеречь от новых заговоров.
Можно было бы добавить: ничего личного. Но между Екатериной II и Дашковой личного было очень много. И письмо к Понятовскому 2 августа дышит именно личным раздражением: «Княгиня Дашкова… напрасно пытается приписать всю честь победы себе… Она действительно умна, но тщеславие ее безмерно. Она славится сварливым нравом, и все руководство нашим делом терпеть ее не может»
{418}. Пройдут годы, императрица изменит тональность, но не оценку: «Вся смелость княгини Дашковой (и, действительно, она много проявила ее) ни к чему не привела бы, так как у нее было более льстецов, чем людей, веривших в нее»
{419}.
Пока же гнев брал верх. Сообщение о наградах участникам переворота было опубликовано в «Санкт-Петербургских ведомостях» 9 августа. Панин получил пожизненную ежегодную пенсию в пять тысяч рублей. Дашкова – 24 тыс. рублей единовременно
{420}. Таким щедрым пожалованием можно было гордиться. Однако в черновике документа княгиня замыкала список с суммой в 12 тыс. рублей. А вот в окончательном варианте «дача» удвоилась
{421}. Изменилось и ее место в реестре – теперь фамилия Дашковой шла четвертой, сразу после Разумовского, Волконского и Панина. Что заставило Екатерину II отказаться от первого решения? Спохватилась ли она сама или ее уговорил Панин?
Та неохота, с которой княгиня приняла пожалование, показывала, что ей была известна тайная подоплека дела. В «Записках», сначала рассказав о своей выдающейся роли заговорщицы, Екатерина Романовна вдруг сообщает: «Я была удивлена, что была причислена к первому разряду». Следовательно, она знала о желании императрицы существенно сдвинуть ее фамилию в списке награжденных, ждала этого публичного оскорбления и удивилась, не найдя в документе следов немилости. Екатерина II не вынесла сор из избы.
Однако и назвать награды соразмерными амбициям княгини нельзя. Орловы получили по 800 душ, а Панин, Разумовский и князь М.Н. Волконский (давний сторонник Екатерины II) по 5 тыс. рублей пенсии. Дашкова же считала, что именно она вовлекла этих людей в заговор. Справедливость была попрана.
Хуже того – хотя имя княгини в списке стояло четвертым, по размеру пожалований она попала во вторую группу, где получали по 600 душ или взамен по 24 тыс. рублей. Эта тонкость подчас ставит исследователей перед вопросом, к какому эшелону заговорщиков императрица отнесла подругу. Всего было пожаловано 454 человека. Общая сумма раздач достигла миллиона рублей. Высшая категория включала 40 человек, она была разделена на четыре группы. Дашкова находилась во второй, рядом с П.Б. Пассеком и Ф.С. Барятинским. Очень неприятное соседство, поскольку один не раз предлагал свою кандидатуру в качестве убийцы Петра III, а второго считали исполнителем злодейства.
Только учитывая эти факты, можно правильно интерпретировать желание княгини отказаться от награды. Мы не раз говорили о максимализме Екатерины Романовны: она считала себя главой заговора, и поскольку публичного – печатного – признания ее роли не произошло, значит, пожалования могли только оскорбить.
«Я не воспользовалась разрешением взять земли или деньги, твердо решив не трогать этих двадцати четырех тыс. рублей. Некоторые из участников переворота не одобряли моего бескорыстия, так что… я велела составить список долгов моего мужа и назначила эту сумму для выкупа векселей… что и было исполнено кабинетом ее величества»
{422}.
Создается впечатление, что Дашкова не притрагивалась к сумме, все за нее сделали чиновники. Но это не так. Сохранилась записка императрицы 5 августа: «Выдать княгине Катерине Дашковой за ее ко мне и отечеству отменные заслуги 24 000 рублей»
{423}. Таким образом, деньги были выплачены еще до обнародования остальных наград.
Итак, свое Дашкова получила раньше других заговорщиков. Ее желание отказаться от награды очень сомнительно. Тем более что дела с Советом обстояли дурно и рассчитывать на скорое место в нем (а значит, и на новые даяния) не приходилось. Много позднее, в 1776 г., французский дипломат при русском дворе М.-Д. Корберон записал рассказ женевского адвоката Пиктэ, находившегося на службе у Григория Орлова. Как положено, рассказчик преувеличивал свою роль во всем, что происходило с его господином, и, не стесняясь, приписывал себе похороны проекта Панина. «Дело шло о привилегиях дворянства, в пользу которых императрица хотела издать указ… Теплов представил заманчивый и казавшийся правдоподобным проект, следствием которого было бы управление, как в Польше. Императрицу пленил проект, и уже было решено приступить к составлению указа. Тем не менее она дала его на рассмотрение Орлову. Пиктэ исполнил эту работу, но Орлов понял опасность проекта и, осведомленный запиской Пиктэ, показал эту записку, полную помарок, императрице, которая быстро смекнула, в чем дело, и склонила Орлова воспротивиться принятию проекта… Напрасно старались его уговорить; граф Панин и фельдмаршал Разумовский приехали с этой целью… разговор продолжался целую ночь»
{424}.
