И в этот момент ей была привезена новая записка императрицы. По сведениям поверенного в делах французского посольства М. Беранже, Екатерина II задала княгине вопрос, не слышала ли та «злонамеренных разговоров» в городе, и выразила надежду, что подруга откроет, «буде ей случится слышать таковые». Донесение дипломата передает и ответ Дашковой: «Государыня, я ничего не слышала, но если бы и случилось мне что-либо сведать, я поостереглась бы говорить о сем. Чего именно требуете вы от меня? Взойти на эшафот? Я готова и к этому»
{486}.
Так не пишут люди, ни к чему не причастные. Навязчивый образ эшафота мелькал в речи княгини, когда она собиралась пожертвовать головой, ради подруги. Этой фразой Дашкова выдала себя. Да, она знала, что собираются убить Орловых, и сочувствовала идее вонзить шпагу в сердце фаворита. Если за это судят, она готова.
После обмена этими записками и могла произойти сцена, помещенная Дашковой сразу за рассказом о визите Теплова. «Я была спокойнее, чем была бы всякая другая при подобных обстоятельствах», – сообщала она. Но внешнее хладнокровие не гарантирует от внутренних мук. Княгиня очень испугалась. Дидро она сказала, что «ее спасли от ареста только болезни родов»
{487}.
Роды уже прошли. Дашкову спасло нежелание императрицы дальше расследовать дело. Но молодая женщина пережила страшный шок. «Наконец я забылась под влиянием лихорадочного сна, но меня разбудил крик и буйные песни пьяной толпы под окном; эта толпа высыпала на улицу после увеселений у Орловых». В одной редакции участники «неистовой вакханалии» названы ткачами, «которых Орловы заставляли петь и плясать, затем напаивали и отпускали», в другой – «кулачными бойцами». Окна спальни княгини выходили на улицу. «Я от шума и крика вскочила в испуге. Я почувствовала сильные внутренние боли и судороги в руке и в ноге»
{488}.
Что подумала молодая женщина, увидев под своими окнами пьяную толпу, валившую от Орловых? Она находилась в доме с мужем и слугами. Братья фаворита считали ее подстрекательницей к их убийству. Натравить хмельных гуляк – кулачных бойцов или рабочих – месть, достойная низких душ. А именно такими княгиня видела Орловых.
Страшная правда на мгновение открылась. Ее не возведут на эшафот под клики народа, а разорвут пьяные животные. Теперь же. Сейчас!
Толпа прокатилась мимо. А несчастная женщина осталась лежать в конвульсиях. «Когда хирург меня увидел, он совершенно растерялся… В шесть часов мне стало хуже, и, думая, что умираю, я велела разбудить мужа». Екатерина Романовна поручила князю детей, заклиная заботиться об их воспитании, и поцеловала «в знак вечной разлуки»
{489}.
Дашкову спас прибежавший придворный лекарь. «Но поправлялась я долго и очень медленно».
«Говорил безо всякого умысла»
Когда произошла описанная сцена? Донесение Беранже, в котором приведены записки подруг, датировано 15 июля. К этому времени двор уже более полумесяца находился в Петербурге, куда княгине путь был закрыт.
Начиная с 4 июня Екатерина II перестала внимательно знакомиться с допросами Хитрово: практически все, что можно было доверить бумаге, он сказал. Теперь ее интересовала личная беседа. После долгого разговора с глазу на глаз императрица писала Суворову: «Хитров двух человек уговаривал, чтоб они в его партию пошли». Их цель – «убить графов Орловых, всех четверых. В сем Хитров обличен и по многим запирательствам, наконец, сам мне признался и просил о том прощения, признавая себя и сообщников в том виновными». Однако, хотя узник прежде называл причастными Панина, Глебова, Теплова, «двух Рославлевых, двух Барятинских, двух Каревых, двух Хованских, Пассека, кн. Дашкову, но он в том отпирается, а мне признался, что он только с двумя Рославлевыми и с Ласунским согласие имел»
{490}.
Эта записка полностью обеляла Дашкову, как и других крупных вельмож. Вопреки мнению, будто Екатерина II стремилась представить бывшую подругу активной участницей заговора, документ показывает, что внешне императрица ставила в деле точку. Именно после разговора с Хитрово и могла возникнуть примирительная эпистола к княгине с просьбой открыть «злонамеренные разговоры», буде таковые доходили до Екатерины Романовны.
Но Дашкова не могла давать показания на себя. Она не знала обращения государыни к Суворову и приняла письмо подруги за попытку выведать побольше, что было отчасти верно. Екатерина II сообщала Суворову, что словам Хитрово «верить неможно», а поведение Пассека с Барятинскими показывает, «что они дело… знали». Подобные же рассуждения касались и Дашковой.
Старый канцлер Воронцов еще до окончательного разрыва подруг почувствовал беду и постарался откреститься от племянницы. Все его письма перлюстрировались, поэтому неблагоприятные суждения о княгине были способом показать императрице: остальная семья не замешана в «неистовствах». «Не хочу писать о поступках сестры вашей княгини Дашковой, – обращался он к племяннику Александру 25 мая. – Она больше сожаления, нежели ненависти достойна. Может быть, что она со временем сама узнает ошибку свою и постарается мысли и поведение свое исправить… Мы не подаем ей повода противу нас негодовать… мы с ней поведение имеем как бы с незнакомою и постороннею персоною»
{491}.
Не помогло. 7 августа Воронцов вынужден был отправиться на лечение в длительное заграничное путешествие. Екатерина II сохранила за ним звание канцлера и полное жалованье
{492}. Но от дел он был удален навсегда. Испытывал серьезное неудобство и Панин. 12 августа Сольмс доносил, что из разговора с Никитой Ивановичем понял желание последнего уйти в отставку
{493}. На него напирал Бестужев, императрица подозревала в недавнем заговоре, племянница – прежде сильная креатура – оказалась в опале. Но Панин предпочел потянуть время и был вознагражден за терпение – 21 августа Екатерина II приказала ему «присутствовать в Иностранной коллегии старшим членом».
Этот человек представлял большую силу. И был слишком нужен, благодаря своим способностям. Но не исключено, что, подай Никита Иванович в отставку, и та была бы не без радости принята императрицей. Так случилось с Захаром Чернышевым. Как и Дашковой, Екатерина II намекнула старому поклоннику, что его имя упоминается в деле Хитрово. Граф занервничал. Подобно княгине, стал бравировать прежними отношениями с государыней. Написал прошение об отставке в надежде, что его удержат. Но получил желаемое. Спохватившись, граф умолял об аудиенции, в которой ему было отказано. После чего написал письмо с просьбой вновь принять на службу. Только через год императрица позволила Чернышеву вернуться ко двору и занять старое место вице-президента Военной коллегии
{494}.
