Даже Дидро, встретивший Екатерину Романовну в Париже и оценивший ее собственные достоинства, отдал дань отождествлению. Уже попав в Россию, он писал княгине об императрице: «Никто не умеет так ловко расположить к себе народ, как она. Извините, я забыл, что в этом отношении вы сами неподражаемый мастер. Самая ничтожная или мелочная вещь принимает цену под рукой императрицы или вашей»
{651}.
Трудно представить слияние более полное. Если сравнить изображения подруг, то в позах, одежде, ракурсах обнаружится много сходства. Особенно это заметно на полотне неизвестного художника, представившего Дашкову в дорожном костюме. Оно является репликой картины Михаила Шибанова 1787 г., изменено только лицо: вместо пожилой Екатерины II – молодая Дашкова. (Произошла запись поверх одной из копий шибановского портрета императрицы
{652}.) На другом холсте, где княгиня предстает в образе президента Академии наук, запечатлено нечто большее, чем руководство учреждением. Властная и даже грозная женщина смотрит из рамы. На ее кресло-трон небрежно накинута горностаевая мантия. Грудь рассечена орденской лентой. В руках книга. Вспоминается привычка княгини называть служащих Академии и своих крестьян – «подданными». Или рассказы о том, как Екатерина Романовна без смущения прошла через алтарь придворной церкви
{653}. Вступать туда – право мужчин. Из женщин только императрица и только во время коронации позволила себе подобный шаг. Комментаторы анекдота неверно понимают его смысл: детали могут быть ложными
{654}, а сам поступок – нет.
Княгиня поместила себя в мир, где отождествление с подругой стало для нее возможным и естественным. Но могла ли она не страдать от подмены? Ведь у нее была собственная личность, далеко не совпадавшая с личностью императрицы. Слияние и льстило, и оскорбляло нашу героиню. Отсюда болезненное чувство к Екатерине II, которое отметил Г.Р. Державин: «Дашкова одновременно любит и ненавидит ее»
{655}.
К досаде княгини, на настоящих, а не воображаемых дорогах Европы с ней творилось нечто обратное задуманному. В странах, связанных с кабинетом Екатерины II союзническими интересами, знали о реальном весе путешественницы. Следовательно, и принимали ее осторожнее.
Так, в Пруссии Фридрих II специально уехал из Берлина в загородную резиденцию Сан-Суси, куда не допускались женщины, и оставался там, пока наша героиня не покинула его земли. Старый лис сумел и оказать Дашковой почести (ее пригласили на аудиенцию королева и принц Генрих), и ничем не вызвать неудовольствия Екатерины II, ведь сам он не принял скандальную путешественницу.
А во враждебной Франции, напротив, княгиню навязчиво атаковали влиятельные лица. Это свидетельствует о специфическом восприятии Екатерины Романовны в политических кругах – ее считали опальной, способной на противодействие и полезной именно неприятелям императрицы.
«У меня нет ни короля, ни принцесс»
В Париже все хотели ее видеть. «Чета Неккеров» – королевский банкир с супругой – мадам Жоффрен, хозяйка самого модного политического салона, Рюльер и даже первый министр герцог Шуазель. Пришлось сократить визит до 17 дней. Но и этого времени хватило, чтобы понять: путешественницей наперебой интересуются люди, находящиеся в неприязненных отношениях с Екатериной II. Вопрос Дидро: «Намереваетесь ли вы вернуться в Россию по окончании ваших путешествий?» – должно быть, не раз вставал перед самой Дашковой. От ответа на него зависел стиль поведения, контакты, степень откровенности в разговорах. Согласно Манифесту о вольности дворянства, земли человека, отказавшегося вернуться по первому требованию государя, могли быть конфискованы
[39]. Терять имущество – единственную основу личной независимости – Екатерина Романовна не могла.
Тем не менее она сразу оскандалилась. Во время прогулки по саду Тюильри ее узнал один из горожан и закричал: «Вот русская княгиня, которая приказала задушить Петра III!» Собралась толпа зевак, глазевшая на нашу героиню, как на диковинного зверя. В гневе путешественница вернулась домой и якобы приказала закладывать лошадей, чтобы покинуть столицу. Эту историю рассказал немецкий писатель и ученый Д. Тьебо, повстречавший Дашкову уже на возвратном пути в Берлине в 1771 г. По его словам, она проклинала Францию и французов
{656}.
«Эта барыня, дюжая, как мужчина, весьма некрасивая, с высоко закинутою головою, с смелым и повелительным взглядом, с широкою поступью»
{657}, – портрет, нарисованный Тьебо, очень бы подошел героине другого анекдота, записанного Ж.-Б. Шерером. Он утверждал, будто целью визита Дашковой в Париж являлась месть аббату Шаппу д’ Отрошу за его книгу «Путешествие в Сибирь». Шарль Массон добавлял, что княгиня грозилась «всадить бедному аббату пулю в лоб». Особенно нашу героиню возмутила гравюра, на которой пороли кнутом даму, «похожую на одну из ее родственниц». Картинка эта хорошо известна и часто републикуется: на ней полуобнаженная женщина с высокой прической и чуть вздернутым носом, лежащая на закорках одного из палачей, в то время как другой охаживает ее кнутом, скорее напоминает саму княгиню. Кто бы такое стерпел?
Дашкова отправилась к художнику Жану Лепренсу, но тот выставил ее, заявив: «Я во Франции, а не в Петербурге». Чистейший воды сплетня: выставить княгиню было не так-то просто. А памфлет Шаппа не заслуживал ничего, кроме рукоприкладства: «В России никто не осмеливается думать… у русских грубая нервная организация, незатейливая и пассивная… Там можно видеть художников, прикованных цепями к мольберту… Нельзя предстать перед императрицей, не пав ниц… биясь лбом о землю»
{658}. Жаль, «бедный аббат» скончался к моменту приезда нашей героини.
