Глава 9. Человек семейный
При сложных, творческих отношениях Екатерины Романовны с реальностью обоснован вопрос, насколько увиденное ею в Европе было результатом непосредственных наблюдений, а насколько – частью внутреннего мира самой княгини, где каждая картина обретала смысл только с учетом прочитанного? Иными словами, ехала ли Дашкова «с широко закрытыми глазами»?
На первый взгляд вопрос кощунственный. Известно, что наша героиня не отдавалась праздным развлечениям, а осматривала фабрики, заводы, парки, верфи и даже пыталась проникнуть на военные объекты, куда ее, впрочем, не пускали. Екатерине Романовне все нужно было потрогать собственными руками и узнать, как, из каких материалов, на какие средства создано то или иное сооружение. И вот здесь княгиня более всего напоминала слепого, который ощупывает лицо незнакомца, не удовлетворившись беседой с ним.
Наша героиня ощупывала лицо Европы. Многие ее замечания интересны уже потому, что не пришли бы в голову зрячему. При этом другие, очевидные, вещи ускользнули от Дашковой. Так, проезжая через Пруссию, она обратила внимание на высокое качество земли и на заботы короля о подданных. В это же время российские чиновники предлагали Екатерине II открыть границу в Риге, чтобы обнищавшие в результате финансовых махинаций казны пруссаки перебегали на нашу сторону. «В его государстве царствует скорее отчаяние, нежели бедность, – рассуждал о Фридрихе II Герман фон Даль, советник таможенной палаты, которого императрица пригласила для консультаций по вопросам торговли. – Так что если бы он не преследовал строго эмиграции, то нет сомнения, что каждый месяц, по крайней мере, сто семейств выходили бы искать счастья в спокойной, кротко управляемой России»
{679}. Непривычная картина. Но она же в екатерининское время наблюдалась и у других соседей, например, в Швеции, на каждых переговорах поднимавшей вопрос о возврате «беглых».
Во Франции княгине не нравилось решительно все, и она, судя по замечаниям Дидро, говорила об этом резко и уверенно. А в парижском обществе смеялись над тем, как мало путешественница знала тамошний тон
{680}. Едва ли за 17 дней Дашковой удалось бы его изучить. Дидро приходилось пояснять русской приятельнице «то, что глаз ее не мог понять: законы, обычаи, правление, финансы, политику». При этом она, конечно, не могла проникнуться внутренней жизнью чужой страны, почувствовать, как напряжены социальные струны в последние десятилетия перед революцией. Вскоре после отъезда Дашковой из Франции король Людовик XV распустил Парижский парламент. Друг-философ написал вдогонку княгине горячее, полное дурных предчувствий письмо.
«Умы волнуются, и волнение распространяется; принципы свободы и независимости, прежде доступные только немногим мыслящим головам, теперь переходят в массу и открыто исповедуются. У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени – дух свободы… Это наше настоящее положение, и кто знает, к чему оно поведет? Привилегии различных сословий, сдерживающие монархию от перерождения в деспотизм, пали… Гораздо легче образованному народу отступить опять в варварство, чем варварам сделать шаг к цивилизации»
{681}.
Только в конце века, когда на улицах Парижа застучали ножи гильотин, Дашкова поняла смысл предсказаний Дидро и восхитилась его прозорливостью. «Все письмо представляло собой пророчество последующих событий во Франции; не революции, а конвульсивных движений, представлявших из себя целый ряд революций и расшатывавших страну»
{682}. Едва ли следует ставить Екатерине Романовне в вину тот факт, что во Франции 1770-х годов она сама, без помощи Дидро, не заметила Франции 1790-х
{683}. А могла? За две недели? Из окна кареты?
Но больше всех увиденных стран не повезло Англии. Именно потому, что княгиня возлюбила Туманный Альбион всей душой. В отношениях с государствами наша героиня действовала, как с людьми. Если ей кто-то нравился, она начинала, по словам Кэтрин Уилмот, «расточать чудовищную хвалу». Если нет – хула оказывалась не менее «чудовищной». Ненавистная Франция и ее обитатели подверглись самой отъявленной ругани. Англия и англичане стали украшением подлунного мира. Причина – политические свободы и динамичное развитие. Тот факт, что в текстах княгини нет ни «овец, съевших людей», ни человеческой жизни «дешевле чулка», объясним: Дашкова сопоставляла свое положение на родине с положением британской аристократки равного ранга и находила заметную разницу в правах.
Однако в рассуждениях Екатерины Романовны нет и ссылки на историческое время. Прошлое применительно к Британии мало занимало нашу героиню. В ее «Путешествии…» кратко упомянуты только Стоунхендж и готические соборы в Солсбери
{684}. Куда больше места занял рассказ о способе утрамбовки английского газона. Позднее в «Записках тетушки» княгиня поясняла свое отношение: «Здравый рассудок учит… не вспоминать прошедшего как только для извлечения наставления»
{685}.
Из рассказов о религиозной нетерпимости Тюдоров, революции, диктатуре Кромвеля можно было извлечь множество «наставлений», но, видимо, не во вкусе Екатерины Романовны. И Дашкова оставила Англии одно настоящее, разлитое во времени. Так было поучительнее для читателя.
Возвращаясь на родину, она ехала от покоя к треволнениям, из тихой гавани к политическим штормам и, в конечном счете, из мира вымышленного – в реальный.
«Золотой дождь»
Первый вопрос, на который предстоит ответить: почему Дашкова заторопилась на родину? Два года еще не истекли. Попытка продать петербургский дом показывала, что княгине требовались деньги. А отказ от особняка в столице – что Екатерина Романовна в ближайшее время не рассчитывала там останавливаться. Очевидно, она намеревалась продолжать вояж.
Еще в мае в Страсбурге княгиню беспокоил вопрос о найме педагогов. При спешном возвращении в Россию с большей частью из них пришлось бы расстаться. Значит, скорый выезд не планировался.
Но летом – осенью 1771 г. в Спа Дашкова встретилась с принцем Карлом Зюдерманландским, двоюродным братом и наследником короля Густава III, главой шведского масонства. Со времен службы в Швеции Никита Иванович Панин стал членом ордена и поддерживал самые тесные контакты с «братьями». Его политика «северного аккорда» – союза между Петербургом, Стокгольмом и Берлином – во многом зиждилась на старых связях. Екатерина II в это время еще очень терпимо относилась к масонству. Но ее благостное равнодушие не шло ни в какое сравнение с широкой пропагандой, которую осуществляли короли-адепты. После совершеннолетия Павла Петровича и восшествия его на престол «братские» объятия на севере должны были сомкнуться.
