"Все вышесказанное давало полякам серьезную надежду на восстановление государственности и тем самым затрагивало и оскорбляло Россию", поскольку под эгидой Варшавы должны были соединиться потерянные прежде провинции, которые теперь входили в состав империи. Константин же "был женат на полячке, был влюблен в войска, которыми командовал, и протежировал замыслам поляков".
Император мог сколько угодно "предвидеть последствия подобного положения дел", но как было идти на открытую ссору с братом, уступившим ему престол? И своими руками разрушать то, что создано "Освободителем" и "Благодетелем Польши" Александром I?
После окончания войны с Наполеоном, на стороне которого воевали и поляки, император-победитель не отдал край на разграбление, а, напротив, воссоздал королевство и туманно обещал вернуть отторгнутые земли. Он считал разделы Польши, предпринятые при Екатерине II, несправедливыми и позорными. Был уверен, что Россия должна платить — в прямом смысле слова — полякам за понесенные потери.
Результат этих платежей Николай I и Бенкендорф воочию увидели на границе Царства у городка Тыкоцын. "После войны… у меня не было случая побывать в этих местах, — писал Александр Христофорович. — Тем не менее я полагал, что смогу узнать их, как узнают места, которые изъезжены верхом на лошади вдоль и поперек". Но после Белостока, к его удивлению, "вместо глубокого песка и болот" коляска следовала "по прекрасной мощеной дороге", "шаткий мост и грязная плотина исчезли, маленький город приобрел чистый и ухоженный вид. Все вокруг преобразилось, самый бедный, грязный и промышленно отсталый край, как по волшебству, стал цивилизованной, богатой и ухоженной страной… Самая неискоренимая неблагодарность молодых польских патриотов была принуждена отступить перед очевидностью".
Но "отеческое" отношение Александра I к Польше не могло не вызывать зависть у русских подданных. Дефицит польского бюджета составлял один миллион злотых в год и покрывался из русской казны.
Еще в 1816 г. молодые генералы-победители недоумевали, почему бывшие союзники Наполеона получили конституцию, а России — ладаном по губам? Говорили, что император не любил родинку… В бытность свою начальником штаба Гвардейского корпуса Бенкендорф много раз слушал разговоры младших офицеров: в польских частях-де платят больше. После каждого смотра польским рядовым по серебряному рублю, нашим — но медному. Предусмотрено награждение для инвалидов, хотя искалечены они, конечно, не при защите России. Государь хочет уехать в Польшу со всей семьей и жить там конституционным монархом, а нас оставить внутренним неурядицам.
Когда-то подобные мысли казались Александру Христофоровичу бредовыми. Но с течением лет он им почти поверил. Покойный Ангел имел все дарования, чтобы править народом просвещенным, ценящим "дары свободы", а правил… нами.
"Он начал царствовать в 24 года в окружении льстецов, женщин и интриг, но у него хватил сил на то, чтобы всегда оставаться человечным и благожелательным, — писал Бенкендорф об Александре I. — Вначале он был привержен либеральным и конституционным идеям, и, направляя в них принципы управления, он искал изменений, полагая, что находил улучшения… Он искал славы и оваций либеральной Европы. Он даровал конституции Польше и завоеванной Финляндии, раздражая свой собственный народ и сея зерна оппозиции и недовольства у своих подданных. Затем он вернулся к принципам деспотизма, гипертрофированной религиозности, сектантским взглядам, к мистицизму. Недовольный настоящим, неуверенный в будущем, строгий к самому себе, он… умер в скорби о потерянных иллюзиях и в предвкушении будущих бедствий".
Такую оценку трудно назвать восторженной. Она совпадала со словами Ивана Якушкина, сказанными на следствии: "Император Александр слыл в Европе корифеем либерализма. А дома мы что видели? Деспотизм жестокий, хуже — бессмысленный".
Николай I, просматривавший воспоминания друга после его смерти, ничего в них не поправил. Напротив, назвал мемуары "довольно точным изображением" своего царствования. Значит, косвенным образом был согласен со словами о покойном брате.
Теперь расхлебывать кашу, заваренную в Польше старшими братьями, предстояло Николаю I. Для начала решено было короноваться, чтобы уже потом, как законный король… Последнее "не доставило никакого удовольствия русским", которые боялись, как бы их царь не пошел по стопам покойного Ангела.
"КОНСТАНТИН-УРОД"
В шаткие дни междуцарствия по Петербургу ходила песенка:
Плачет государство,
Плачет весь народ,
Едет к нам на царство
Константин-урод.
Теперь она не к месту крутилась в голове у шефа жандармов. Ведь ехал не Константин и не "к нам". Все происходило наоборот. Однако предстоящая встреча не радовала.
Брат из Варшавы три года повторял императору, что тот должен чувствовать себя лишь наместником и продолжателем дел почившего Ангела. Ему Константину так, без сомнения, было бы удобнее. Цесаревичем его назначил отец, и от этого титула он не собирался отказываться. Наместником Польши — Александр I. Поэтому какое-либо вмешательство неуместно. Сам государь не раз говорил, что ощущает себя только "заместителем". Что настоящий царь — в Варшаве.
Слова, слова… Но зная честность императора… А также неуверенность первых лет… Им стоит верить. Однако время шло. Обстоятельства — внешние и внутренние — менялись. Привычка принимать решения въедалась в кровь и плоть. Можно было бы сказать, что Николай I входил во вкус. Но "династический принцип был крепко влит" в великих князей, поэтому государь, сколько мог, старался не беспокоить брата в его вотчине.
Однако рано или поздно короноваться бы пришлось.
Особенно неприятно государя поразил тот факт, что цесаревич Константин не послал на театр военных действий против турок подчиненную ему польскую армию. Сначала согласился, а потом поворотил сани: мол, "его честь будет задета, если на войну отправятся войска, которые он формировал", а он сам останется дома. Намек был понятен: великий князь рассматривал польскую армию как свою собственную и не хотел, чтобы она привыкала подчиняться приказам брата. Этот отказ оскорбил "благородное сердце императора". Стало очевидно, что Николай терял Польшу. Ему там не повиновались.
Следовало явить твердость. Во имя целостности империи забыть про "династический принцип". Бенкендорф знал об этом из первых уст, потому что во время путешествия в одной карете слушал рассуждения и негодование государя. Ему уже казалось, что дорога — естественное состояние его жизни. Только раньше он, закусив ус, скакал для одного императора. Теперь вместе с другим.
Сами государи являли редкое несходство в облике и характерах. Ничего братского. От одного корня. Только не чуждый августейшей семьи человек имел шанс заметить: есть общее, неявное, глубоко спрятанное, чего стыдятся и не хотят показывать.
За прошедшие три года отношение Николая I к покойному Ангелу стало жестче. Нетерпимее. Навалились не решенные братом дела. Еще хуже были дела решенные… либо под влиянием "либеральных идей", либо "деспотизма". Две крайности! Идеалом могла считаться сильная власть, опирающаяся на закон. Недаром он поручил М.М. Сперанскому кодификацию, а III отделению борьбу со "злоупотреблениями". Повседневность клонила то в одну, то в другую сторону. Чтобы двигаться по избранному маршруту требовалась сильная воля.
